Три столицы

«Самое важное для меня в данную минуту установить, что руководство страной при помощи организованного меньшинства вполне совместимо с предоставлением большинству широких политических прав. При этой системе организованное меньшинство стоит на страже основных и как бы непоколебимых принципов. Если на эти принципы покушаются, оно, организованное меньшинство, защищает их всеми средствами — словом и делом, пером и штыком.»

Но где народу взять веру в «непоколебимость принципов» после стольких обманов и жертв? В развороченном улье теряется инстинкт самосохранения вида и совершается немыслимое — пчелы жалят друг друга, издыхают, очищая место… для кого?

Не получилось тиранией одного, делается попытка тирании многих. Шульгин приметил, что приход Сталина был заложен в словах Бухарина: «Владимир Ильич был великим инструментом сбережения партийной энергии». Сберегая энергию, докатились до полной лености мысли и некомпетентности в большинстве областей человеческой деятельности. И на это еще наслоилась потеря понятий чести и честности, связанная с разрушением религий, что есть уже чистый сатанизм.

Шульгин был человеком верующим, икону в старости брал с собой даже в дома творчества, но он никогда не был силен в богословии. Хотя кто теперь силен?.. Многословие его в этой области можно свести к тезису о свободе воли. Человек свободен в своих поступках в этой жизни, но судим будет по делам своим там… в вечной жизни за гробом. Но вечность отменили, уподобившись французскому королю, который сказал: «После меня хоть потоп». Исчезла вечность — исчезло ощущение греха. Остался страх наказания, «система социальной защиты», основанная на требованиях текущего политического момента, то есть не на праве, а на произволе.

Напомним, что Шульгин приехал в Россию в период нэпа, и то, что происходило, он считал началом возвращения к естественному развитию экономики, «скоропостижной кончиной марксизма», которую провозгласил будто бы Ленин, «сильнейший в истории внушитель».

Лучше ли стало, когда в СССР слопали всех капиталистов? Теперь добиваются с превеликим трудом того, что уже имели при капиталистах.

Капитал может лежать мертвым грузом. Может спать земля, к которой не приложены ленивые поневоле руки. Нарушается закон спроса и предложения. Пущенный в ход капитал подстегивает труд и удовлетворяет спрос… И вот в социалистической республике твердо установлено собственническое сознание. Наконец русский крестьянин получил свой хутор. Исполняется мечта убитого Столыпина, сказавшего: «Вам нужны великие потрясения, а нам Великая Россия…»

По парадоксальному мнению Шульгина, побеждает «белая идея». Как бы не так!..

Проводив в сентябре 1925 года Шульгина в Сремских Карловцах, бывший сенатор Чебышев потерял его из виду на целый год. Он вспоминал Шульгина думского — щеголеватого, с закрученными кверху усиками, Шульгина крымского — в парусиновой рубахе, бритого, с голой головой, загорелого…

В 1926 году Чебышев съездил в Париж на эмигрантский съезд и узнал, что Шульгин вернулся, а увидел его лишь в октябре, когда В. В. вернулся с Ривьеры. И записал в дневнике:

«Я вспомнил, как во Флоренции показывали Данте на базаре и говорили:

— Это тот, который побывал там (в аду)…

Шульгин уверяет, что Россия наливается соками жизни и что в этом ее спасение».

В тот день они обедали в ресторане с В. В., Марди и Володей Лазаревским. Чебышев подозрительно выспрашивал у Шульгина подробности поездки.

Через несколько дней они обедали у Александра Ивановича Гучкова. И опять те же расспросы…

26 октября Чебышев записал в дневнике: «Странно! Или я чудовищно ошибаюсь в моих предположениях, или Кутепов, Гучков, Шульгин — жертвы чудовищной провокации».

А в ноябре исчезает генерал Монкевиц, помощник Кутепова…

16 января 1927 года Чебышев записывает:

«Шульгин был приподнят, потому что за час перед тем у меня на собрании П. (?) демонстрировал полуистлевшую прокламацию большевиков в Крыму, с назначением за голову Врангеля и Шульгина по миллиону (по курсу это было 200 рублей)».

Но вот вышли «Три столицы», и Чебышев 27 февраля отмечает: «Антон Антонович» у Шульгина — это Дорожинский, товарищ прокурора киевского окружного суда. Он был при мне, когда я был прокурором киевской судебной палаты». Кстати, Сергей Владимирович Дорожинский уже при встрече на границе узнал Шульгина, потому что запомнил его по Киевскому университету — он учился на первом курсе, когда В. В. верховодил среди правых на выпускном.

Книга «Три столицы» шокировала эмигрантов. Одни называли Шульгина в печати «предателем белой идеи», а другие обещали расправиться с ним за то, что он якобы раскрыл контрреволюционную организацию.

Уже из Варшавы, через Липского-Артамонова, Шульгин послал письмо в Москву: