Три цвета белой собаки

В сущности, так оно и было. Только я понятия не имел, насколько эти горы высоки и опасны.

Дед Лука вышел из комнаты и вернулся со знакомой бутылочкой цвета жженого сахара. Из шкафчика на этот раз он достал не фиолетовую рюмку, а тонкостенный стакан с рисунком — яркими вишенками. Помедлил, рассматривая меня в упор.

Меня вдруг зазнобило. Дрожь в позвоночнике, с которой я за последнее время уже свыкся, была сильнее, чем обычно, а руки, казалось, сводило судорогой. Я попытался собрать вилкой рассыпавшуюся маковую начинку, но с грохотом уронил вилку на пол. А ведь вот он, момент выбора! Я могу сейчас встать из-за стола, выйти на улицу, сесть в машину и уехать в Киев. Что мне там нужно в прошлом? Что я там забыл? Зачем заново проживать то, что когда-то доставляло столько радости и столько боли — да и получится ли у меня снова прожить часть своей жизни? Что это вообще за выдумки, может, это не грушевка вовсе, а наркотик и дед — часть какого-то заговора?

Почему-то вспомнилось ощущение заведенного будильника — тогда, в далеком 2000-м, оно появилось впервые. Время уходит, будильник заведен. И лярва еще приходит по ночам.

— Наливайте, Лука. — Я наклонился, поднял вилку и со стуком положил на стол.

В стакан полилась зеленовато-желтая жидкость. Вишенки на стекле стали еще ярче, подсвеченные наливкой.

Я потянулся к стакану, однако дед положил на мою руку свою горячую шершавую ладонь.

— Не торопись, сынок. Успеешь. Путешествовать по внутреннему времени надо спокойно, а тебя вон, вижу, трясет как в лихорадке. Еще дров наломаешь.

— А как это — наломаю? Я же в прошлое отправлюсь? Оно же уже состоялось? Что я там могу наломать? Я вроде как зритель там буду?

Дед Лука не отнял ладонь, крепче прижал мою руку к столу и заглянул в глаза.

— Марк, теперь слушай. Зритель, между прочим, тоже способен сорвать киносеанс.

Слышать от старика слово «киносеанс» было уже и не странно, отметил я. Возьмись он сейчас цитировать нобелевских лауреатов, кажется, приму как должное. Цитировать лауреатов дед Лука не стал, впрочем, сказал такое, от чего и оргкомитет Нобелевки пришел бы в смятение. Или восторг.

— Слушай внимательно. Ты попадешь в то прошлое, в те отношения, которые не дают тебе покоя. Это я уже говорил. Ты должен был запомнить. Дальше: ты сможешь выяснить там то, что давно мучает тебя, не дает спать. Это ты тоже слышал от меня и запомнил. Да?

Я кивнул и осторожно шевельнул кистью руки. Старик и не думал убирать свою ладонь. Придвинулся ближе и, повысив голос, произнес:

— А вот чего я тебе не говорил, так это того, что ты можешь выбрать свое будущее.

Стало тяжело дышать. Я рывком освободил свою руку и от неловкости принялся растирать пальцы, словно они затекли.

— Занервничал? — Дед Лука, казалось, получал удовольствие, видя мою растерянность. Не будь он моим родственником, я бы сейчас послал его куда подальше и бросился прочь от всей этой мистики. Гоголевщины мне захотелось, видите ли. Альтернативы офисной рутине, так сказать. Сейчас такую альтернативу получишь, что небо с овчинку покажется. Снова мелькнула мысль: может, бросить все к чертям? Дать сейчас деду денег, вылить аккуратно наливочку обратно в волшебный графинчик, наесться от пуза гениальных вареников — и поехать себе восвояси, переваривая вареники и думая, какие машинки купить внуку и сыну? Перспектива оставить все как есть была настолько соблазнительной, что я даже закрыл глаза, преодолевая искушение уронить голову на руки.

— А как же лярвы? — Я открыл глаза. Лука прочел мои мысли, никаких сомнений. — Я тебя не заставляю. И я тебя сюда не вызывал телеграммой. Ты сам явился. Можешь поесть вареничков — да и уехать. Но как же быть с твоей ночной гостьей, а?

Я и сам знал, что не смогу уехать, не заглянув туда, в эту черную дыру, которая манила и пугала.

— А как мое прошлое связано с лярвами? Вы же говорили, их порождают мои дурные мысли и намерения? Говорили, что лярвы — это энергетические глисты, которые сосут мои силы?

— Так а глисты к кому прицепятся скорее, Марк? К ослабленному организму, правда? Паразиты же поселяются в том человеке, кому докучают инфекции, кто ест плохую еду, кто живет не в радости, а вечно в гонке, бежит куда-то…

— Я питаюсь правильно, — возразил как школьник, хотя ясно, что речь не о продуктах.

— До жопы твое питание, если душа замусорена и сердце не на месте! — махнул рукой дед. — Вот представь, что из прошлого в твою нынешнюю жизнь тянутся все неясности, как длинные липкие нити. Ты эти нити не видишь, а они опутывают твои мозги, твои ноги-руки, а ты думаешь, что так оно и должно быть — эта слабость, эта тоска твоя, беспокойство это твое! Ты думаешь, что такая она и есть, жизнь, — как будто тебя глиной обмазали, она присохла, и ты так и живешь с ней. А ее можно смыть, и дышать станет легче, да и жить будет интересней.

— Вот вы меня уже и уговариваете. — Я чувствовал себя героем сериала, которому предлагают вживить чип в мозг и совершить путешествие в параллельный мир. — А говорили, что не уговариваете.