Три высоты

Впрочем, меня трапезы с помощью туб ничуть не смущали, не страдал от этого и мой аппетит. Тем более что полет не был рассчитан на столь длительное время, как, скажем, состоявшийся двумя годами спустя полет Николаева и Севастьянова, которые пробыли в космосе почти три недели. Мне предстояло прожить на орбите четверо суток — срок слишком короткий, чтобы всерьез прочувствовать непривычную для Земли сервировку космического стола.

Позавтракав, я отправился взвешиваться. Весы показали 80 килограммов 200 граммов. Корабль же весил несколько тонн. При таком соотношении, подумалось мне, пожалуй, не будет особой беды, если я увеличу свой полетный вес еще граммов на двадцать — тридцать.

Дело в том, что по традиции космонавты обычно возвращались на Землю с сувенирами. Кто откажется сохранить на память какой-нибудь пустячок, освященный, так сказать, в глубинах космоса? Конечно, если я согласился бы выполнить в этом смысле просьбы всех своих друзей и знакомых, «Союз-3», на котором мне предстояло стартовать, вряд ли сумел бы оторваться от стартового стола. К счастью, на этот счет существовали строгие правила, и мне в качестве сувениров вручили только небольшую коробочку со значками, выпущенными в те дни в честь пятидесятилетия комсомола. Вручил их представитель ЦК ВЛКСМ — согласно правилам и разрешению руководителей полета.

Не знаю, сколько весила коробочка с юбилейными значками, но «контрабанда», которую я все же рискнул захватить с собой в космос, потянула бы не более двадцати-тридцати граммов. Это были часы моего брата. Обыкновенные наручные часы отечественной марки «Победа». Насколько мне известно, генерал-лейтенант Михаил Тимофеевич Береговой до сих пор сверяет по ним время — четверо суток пребывания их в космосе не уронили высокой репутации тружеников 2-го Московского часового завода.

До стартовой площадки, где поджидал подготовленный к полету «Союз-3», было всего несколько километров. Тем не менее автоколонну нашу помимо «техничек» и машин ГАИ сопровождало несколько запасных. Любая случайность многократно подстраховывалась: заглох двигатель или, скажем, внезапно лопнула покрышка на колесе — да мало ли, бывает, что и на ровном месте спотыкаешься! — ничто тем не не менее не могло сорвать графика. Старт должен состояться точно в рассчитанное и назначенное время.

Потому-то так тщательно и снаряжалась движущаяся к стартовой площадке автоколонна. В машинах никого лишнего. Космонавт не пассажир теплохода или поезда дальнего следования: прощальные объятия родственников для него пока что не предусмотрены. В путь провожают лишь товарищи по профессии.

За обочиной шоссе тянулась унылая, грязно-пыльного цвета степь: порывы холодного осеннего ветра перекатывали по ней копны перекати-поля да серые, высохшие комочки земли.

Земля… Слово это, такое простое и такое обычное, в те минуты казалось мне дороже всех остальных. Как она выглядит, какого цвета, мягкая на ощупь или, наоборот, шершавая, жесткая, теплая или холодная, иссохшая, рассыпавшаяся в пыль или влажная, напоенная росой и дождиком — для меня было все равно. Любая — она мой дом, который вот сейчас предстояло покинуть…

Нет, эти чувства, разумеется, не были навеяны ни страхом, ни тем, что называют дурным предчувствием. Меня не раз спрашивали — и до полета, и после, — какую роль сыграли в моей предстартовой подготовке воспоминания о гибели Комарова, как они сказались на моем душевном состоянии Ведь Володя Комаров погиб во время испытательного полета корабля «Союз».

Что же, вопрос резонный.

В те апрельские дни 1967 года, когда Комаров вторично поднялся в космос (первый раз это было в октябре шестьдесят четвертого на корабле «Восход»), я в числе других дежурил за пультом наземного управления. Полет протекал успешно, в полном соответствии с программой, и ни у кого из нас не было сомнений в благополучном его исходе. Катастрофа произошла внезапно, буквально в последние минуты перед приземлением — запутались стропы парашютной системы.

Надо сказать, что в то время и без того ходило много толков о трагедии, разыгравшейся тремя месяцами раньше на мысе Кеннеди: подготовленный там к старту корабль даже не успел оторваться от Земли — в кабине неожиданно вспыхнул пожар, и все трое находившихся в ней американских летчиков-астронавтов — Гриссом, Уайт и Чаффи- погибли. Там испытывался первый корабль новой серии — «Аполлон».

Стоит ли удивляться, что нашлось немало людей, для которых лежащая на поверхности аналогия стала как бы основой для пессимистических выводов и прогнозов. Но подобные взгляды отражали лишь внешнюю, формальную сторону дела. Большинство из тех, кто непосредственно участвовал в осуществлении космических программ, видели вещи в их истинном, отнюдь не окрашенном в сколько-нибудь мрачные тона свете. Мы хорошо знали свою технику и верили в нее.

Пожалуй, «вера» — даже не то слово. Правильней бы говорить об уверенности.