Три заповеди Люцифера

Неожиданно свалившаяся на меня популярность сыграла со мной злую шутку. Примерно через неделю после моего освобождения с гауптвахты, по дороге домой ко мне подошёл юноша в поношенной студенческой шинели, на засаленном воротнике которой вперемешку с перхотью покоились длинные волосы. Вместе с ним была юная девушка – типичная курсистка, с румяными, как яблочко, и пухлыми, как свежеиспечённые пышки, щёчками. Она с обожанием глядела на спутника, который по всему был гораздо старше её, и, следовательно, более искушённым в жизни. Юноша был болезненно худ, кожа на лице была неестественно жёлтой, а глубоко запавшие глаза мерцали подобно двум угасающим углям.

– На чахоточника не похож, – отметил я про себя. – Вероятней всего, страдает геморроем или запорами.

– Позвольте представиться: Казимир! – без всяких предисловий сказал он, подойдя ко мне вплотную и резким движением протянул для рукопожатия костистую ладонь. Рукопожатие у нас с ним получилось каким-то скрытым, он словно боялся, что кто-нибудь отследит его действия, поэтому всё время тревожно крутил головой и оглядывался. – А это мой товарищ и политический единомышленник, Вронская, – представил он спутницу.

– Лиза, – тихо произнесла она и тоже протянула мне аккуратную ладошку, после чего вопросительно посмотрела на друга, как бы спрашивая его, всё ли она правильно сделала. Девушка мне понравилась, была она чиста и наивна, и находилась в том нежном возрасте, который делает прелестницей любую девушку, конечно, если она при рождении не награждена каким-либо уродством.

– Саротозин, – ответил я, осторожно пожимая девичью ладонь. – Право же, господа, я не знаю, чем заслужил ваше внимание.

– Заслужили! – заверил меня новый знакомый. – Своим героическим поведением заслужили. Имя гардемарина Саротозина теперь знакомо каждому питерскому студенту. Сегодня Вы встали на защиту Андреевского флага, – с пафосом продолжил Казимир, – а завтра встанете на защиту всего угнетённого русского народа!

– Ага! – радостно подтвердила Лизавета. – Встанете! И в подтверждение своих слов кивнула головой.

Говоря по чести, революционная риторика мне не понравилась. К политике вообще, так же как и к проблемам всего русского народа, я относился инфантильно, и мне не было никакой нужды вставать на его защиту.

– Господа, вы меня с кем-то путаете, – как можно мягче произнёс, я глядя в чистые девичьи очи. – Я не трибун, не разночинец, в конце концов, я вообще не революционер и не собираюсь призывать Русь к топору.

– А этого и не требуется, – сквозь зубы вполголоса сказал Казимир.

– Ага! – вновь подтвердила Елизавета. – Не требуется!

И так же, как в прошлый раз, кивнула прелестной головкой.

– Не тот политический момент, – уточнил Казимир. – Да и звать ни к топору, ни на баррикады пока что некого.

– Некого, – горестно вздохнула Лиза и потупила глазки, словно она была виновата в отсутствии сознательных революционных масс.

– Впрочем, сейчас не время и не место для политических диспутов, – спохватился Казимир и встревоженно завертел головой. – Приходите на нашу скромную студенческую пирушку, там и договорим.

– Приходите! – радостно подтвердила Вронская. – Мы на Васильевском обитаем, на Седьмой линии, в доходном доме господ Елисеевых, на третьем этаже! Завтра же и приходите.

– Благодарю вас, друзья мои, но раньше вечерней молитвы я из академии выйти не имею возможности. Право же, стоит ли мне беспокоить вас в столь поздний час?

– Ах, отбросьте Вы эти церемонии! – поморщился Казимир. – Приходите в любое время, мы часто засиживаемся до рассвета.

– До рассвета! – подтвердила Лиза. – Приходите, будет интересно! Придёте? – жалостливо спросила девушка и несмело взглянула мне в глаза.

– Весьма польщён вашим предложением, – вздохнул я и утонул в чистом васильковом взгляде. – Обязательно приду.

– Тогда до встречи. – скупо попрощался Казимир, и, сунув для рукопожатия костистую ладонь, быстро удалился. Следом за ним засеменила и девушка. Вскоре они оба растворились в синих весенних сумерках, а я, озадаченный нечаянным знакомством, продолжил путь домой.