Три заповеди Люцифера

Василий Иванович нашёл Лещинского сидящим на лавочке в тихой безлюдной аллее. Несмотря на лёгкий морозец, Вацлав был без головного убора и без перчаток. Он что-то помечал тоненьким карандашом в чёрной записной книжке. Увидев Мостового, Лещинский встал, спрятал записную книжку в карман и по привычке одёрнул клапаны пальто, словно на нём была не гражданская одежда, а перепоясанная портупеей шинель.

– Гвардия не сдаётся? – пожимая руку, спросил его Мостовой, намекая на офицерскую выправку и не по годам бодрый вид.

– Не сдаётся и не умирает! – в тон ответил старый чекист, который догадался, что главный заговорщик явился к нему не для того, чтобы справиться о здоровье.

– Случилось что-то? – с равнодушно-показным видом поинтересовался Лещинский.

– Случилось, – скрипнул зубами Мостовой и присел на промёрзшую лавочку. Лещинский сел рядом, но вполоборота, чтобы лучше видеть лицо собеседника.

– Калмыков пропал, – без долгих предисловий сообщил Мостовой.

– При каких обстоятельствах?

– В том-то и дело, что при очень необычных, можно сказать, хреновых обстоятельствах! – ругнулся в сердцах министр.

– Где и когда? – не меняя тона, поинтересовался Лещинский.

– Вчера вечером, в Кунцевском парке.

– И какая нелёгкая занесла старика в такое необычное время и место? – подозрительно сощурился Вацлав.

– Я послал, – неохотно признался Мостовой. – Надо было «концы зачистить», – упреждая следующий вопрос, пояснил Сталинский Сокол. – Я понимаю, Вацлав, что подобная работа – твоя прерогатива, но здесь всё не так просто.

– Одним ударом двух зайцев? – смекнул Лещинский, который сразу сообразил, что старый Калмыков плохо смотрится в качестве «чистильщика». – Калмыков не должен был вернуться?

– Не должен, – согласился Василий Иванович. – Он и не вернулся, но известий о его гибели до сих пор нет, труп отсутствует, и я подозреваю, что он выжил.

– А это плохо, – закончил мысль Лещинский.

– Очень плохо, – согласился Мостовой. – Я бы никогда не стал плести эту паутину, но ты ведь сам мне подбросил мысль «о ложной цели накануне стратегического наступления». Вот Калмыков в роли этой самой цели и должен был выступить.

Лещинский недовольно поджал губы: он не любил, когда кто-то залезал в его «огород».

– Кстати, мой личный «Бентли», который я дал на вечер Калмыкову, тоже пропал. Мы с исполнителем всегда встречались в моей машине, – пояснил Василий Иванович. – Поэтому чтобы его не настораживать, я сам настоял на том, чтобы Калмыков взял мой автомобиль.

– Сегодня же подай заявление в милицию об угоне автомобиля! Это крайне важно, иначе смышлёный следователь свяжет эти два факта воедино, и ты попадёшь под подозрение.

– Заявление не проблема, подам. Я боюсь, как бы Климент со страху не бросился в объятья твоих бывших коллег, – продолжил Мостовой.

– Он что у нас, без греха?

– Да нет, грехов на нём, как на Трезорке блох! Однако со страху чего не сделаешь. К тому же он не дурак, и всё о себе выкладывать следователю не будет, и если учесть былые заслуги, возраст, помощь следствию, то при желании все известные прегрешения можно списать за давностью времени. На худой конец, условный срок.

– Будем искать! – коротко заключил Лещинский. – Дома не появлялся?

– Нет, я узнавал.

– Значит, при себе у него минимум денег, паспорт по всей вероятности, тоже дома. Далеко не уйдёт.

– И ещё есть проблема, – нехотя признался министр. – Исполнитель! Он сейчас ушёл из-под моего контроля, и где его нелёгкая носит – одному богу известно.

– Зачистить?

– Безусловно! И по возможности раньше, чем моего старого друга.

– Зацепки есть?

– Только словесный портрет, да бывший канал связи, но это вряд ли тебе поможет.

Лещинский тяжело засопел. В его распоряжении было целое подразделение бывших офицеров спецслужб, натасканных за годы службы на выполнение заданий любой сложности, но для такой работы нужна была хоть какая-то отправная точка.

– То есть, где он теперь «вынырнет», ты не знаешь?

– Возможно, будет искать меня для сведения счётов.

– Это уже кое-что! – повеселел Лещинский. – Будем ловить «на живца».

Василий Иванович зябко поёжился: роль наживки его не устраивала, но выхода не было, и он молча кивнул.