Три заповеди Люцифера

— Ежели я дома со скотиной управлялся, то неужели с человеком не справлюсь! — добродушно гудел в ответ Стрельченко, глядя на свои большие и крепкие ладони.

— Позвольте полюбопытствовать, — хитро улыбались преподаватели, — а как именно Вы управлялись со скотиной?

— Так в этом, господа, ничего хитрого нет, — не замечая подвоха, отвечал Василий. — Бычка-то я с одного удара в лоб наземь валил, а уж о мелкой живности и говорить нечего.

После такого ответа в анатомическом театре не давился от смеха, пожалуй, разве покойник.

Так вот, в самый рождественский сочельник Стрельченко перехватил меня в коридоре, и, смущаясь, предложил провести рождество у его двоюродного дяди. Оказывается, у хитреца в Петербурге имелись богатые родственники, о которых Стрельченко до сей поры помалкивал. Мне не хотелось встречать рождество в одиночестве, и я с благодарностью принял его предложение.

Следующим вечером мы с Василием наняли извозчика и поехали на Васильевский остров, где у его дяди, Николая Апполинарьевича Кучинского, имелся целый дом. Пока мы тряслись в промёрзшей кибитке, Стрельченко успел поведать, что давным-давно прадед Николая Апполинарьевича, мелкий шляхтич Збигнев Кучинский, ушёл из-под изнеженной руки польского короля под жёсткую десницу российского императора Петра I. Поступив на службу в русскую армию, шляхтич Кучинский, не в обиду будь сказано другим наёмным офицерам, проявил отвагу и на поле брани, кровью засвидетельствовал верность новой родине. В отставку Кучинский вышел в чине полковника и поселился в своём имении под Тверью, где не стал почивать на заслуженных в военных компаниях лаврах, а со всей страстью принялся заниматься коневодством. Лошади в жизни Кучинского были на первом месте; на втором месте, как ни странно, женщины. Красавец-полковник за время службы не удосужился обзавестись семьёй, и, будучи в отставке, продолжал вести почти походный образ жизни. Был он по-армейски непритязателен, поэтому ел то, что готовил повар, спал на деревянной скамье, застеленной привезённым после Турецкой военной компании персидским ковром, пил горилку домашнего приготовления, и в свободное от занятий с лошадьми время любил пострелять из пистолета по воронам. Однажды осенью задумал Кучинский прикупить на ярмарке жеребца ахалтекинской породы. Сказано — сделано! Не откладывая дела в долгий ящик, отставной полковник сел в тарантас, хлестнул кнутом застоявшегося жеребчика, и, поднимая клубы пыли, выехал из имения.

Путь на ярмарку был не близким, поэтому на ночь заехал он к своему соседу, помещику Коровину, земли которого граничили с имением Кучинского. В имении его встретила супруга Коровина, которая почему-то была в траурных одеждах. Оказалось, Степан Коровин месяц тому назад неудачно упал с лошади, отчего долго болел и кашлял кровью.

— А три дня тому назад мой дражайший супруг отдал богу душу, — слезливо произнесла молодая вдова и картинно прикоснулась кружевным платочком к уголкам своих васильковых глаз. — С тех пор всё хозяйство легло на мои слабые плечи.

Збигнев выпил предложенную чарку водки, закусил тушёными в красном вине перепелами и испросил разрешение осмотреть хозяйство покойного соседа, у которого он в гостях ни разу не соизволил быть.

— А хозяйство, надо Вам сказать, было большое! — вдохновенно витийствовал Стрельченко. — Покойный Коровин был помещиком толковым: деньги в кубышку не прятал, а выписывал из-за границы разные сельскохозяйственные механизмы, живо интересовался передовыми методами земледелия, которые успешно применял на своих полях.

Была у Степана Коровьева маленькая страсть, на которую денег он не жалел, и которой времени посвящал больше, чем молодой супруге. Видимо, подражая графу Орлову, задумал он вывести новую породу лошадей, для чего поставил в стойла своей конюшни лошадей самых редких и самых дорогих пород, каких мог закупить. Кучинский долго стоял, поражённый размахом дела и красотой породистых скакунов.

Наутро Збигнев нежно распрощался с хозяйкой имения, галантно поцеловал ручку, сел в коляску и уехал, да только не на ярмарку, а к себе в имение.

Дома отставной полковник впал в глубокую задумчивость, чем привёл в трепет всю челядь.

— Уж не собирается ли барин продать нас, а сам уехать на войну? — тревожно шептались дворовые крестьяне.

— А что, бабы, война сейчас с турком, аль опять с хранцузом? — спрашивала жена кузнеца Степанида, опасаясь, что её молодого мужа забреют в солдаты.

— Да нет сейчас никакой войны! — пояснял конюх Иван, понюхавший в юности пороху под Полтавой и с тех пор ковылявший по жизни на деревянной ноге. — Замирились мы и с турками, и с немцами, а швед давно в наши пределы носу не кажет.

— Тогда куда же он собрался? — не унималась кузнецова жёнка.

— Эх, милая! — вздыхал Иван. — Для такого орла, как наш полковник всегда найдётся место, где буйную голову сложить!