Три женщины

24 августа 1942 года в «свободной зоне» прошла еще одна акция. Были арестованы все евреи, поселившиеся во Франции после 1936 года. Эта акция была названа «перемещением определенных категорий евреев в оккупированную зону», а в канцелярской переписке она значилась как «повторное распределение по этническим признакам».

В связи с этой акцией ЕА сразу же увеличила число детских групп, переправляемых через границу. Ариадна провожала одну группу, принимала другую, пропадала целыми днями. В общей сложности ЕА удалось переправить только в Швейцарию около двух тысяч еврейских детей.

Полукровки иногда могли сойти за арийцев. Так было с дочерью русского еврея и немки:

«Комендантский час для евреев начинался с восьми вечера, а для арийцев — с полуночи. Мы с матерью разъезжали по городу и развозили деньги для французов, которые прятали евреев. У меня в чулках были продуктовые карточки, а у матери под блузкой — тысячи франков. Как-то раз в метро мы попали в облаву. На выходе французов отделяли от евреев. Тогда мать взяла меня за руку и громко сказала с чистейшим берлинским акцентом: „Какое свинство! У них тут даже в метро спокойно ездить нельзя!“ Немецкие солдаты взяли под козырек»[578].

Кроме облав и арестов были еще самоубийства.

В Париже из двухсоттысячной довоенной еврейской общины осталось около тридцати тысяч.

* * *

В оккупированной зоне евреи скрывались по-разному. Среди знакомых Ариадны и Кнута художник Бен прятался в подвале. Александра Бахраха приютил Бунин на своей вилле «Жанетт» в Грассе, сказав, что не может он не приютить еврея в такое время. Журналист Петр Рысс вначале ночевал у семьи Струве.

«Приходил он к нам часто, — писал Никита Струве, — а во время первых облав (о них почти всегда за несколько дней узнавалось) ночевал у нас (…) В одну из таких тревожных ночей я услышал (…) повторный зловещий стук в дверь, но не в нашу, а в соседнюю, на той же площадке. На следующий день мы узнали, что соседом нашим оказался (…) пожилой еврей польского происхождения, который в ту ночь и был уведен (…) Ввиду участившихся облав Петр Яковлевич (…) решил на улицу больше не выходить и жил в задней комнате своей квартиры (…) при занавешенных окнах, в полумраке. Это своеобразное, но не столь редкое в те времена затворничество длилось много месяцев»[579]. По словам Кнута, Рысс не выходил из квартиры три года, опасаясь, что на него донесут соседи.

Старого друга Кнута поэта Александра Гингера приходили арестовывать четыре раза и каждый раз не заставали дома. А однажды, вспоминал он, его типично еврейская внешность спасла ему жизнь во время облавы: «Полицейский на меня посмотрел и потом сказал мне буквально следующее: „Один ваш вид у меня вызывает отвращение. Уходите отсюда“. И я ушел»[580]. Кнут пишет, что «Гингер гулял по Парижу и даже ездил в метро. Как-то он услышал, что сидевшие рядом с ним немецкие солдаты говорят по-русски. Оказалось, власовцы. Один из них уставился на Гингера и спросил: „А ты кто? Армянин, что ли?“ „Еврей“, — ответил Гингер не моргнув глазом. Власовцы на секунду сконфузились, а потом захохотали. „Был бы евреем, не хвастался бы этим“. — „А что? Я в самом деле еврей“, — сказал Гингер и быстро вышел из вагона»

[581].

Приятель Гингера, отметив его «спокойное мужество», вспоминал, как трудно было всякий раз уговаривать его прятаться у них в доме во время облав. Когда же Гингер соглашался, он спрашивал: «Кофе у вас утром будет? Я привык по утрам пить кофе»[582]. Гингер не только гулял по Парижу, но и навещал знакомых. Один из его визитов описала Н. Берберова: «В половине двенадцатого ночи (…) осторожный стук в дверь. Открываю: А. Гингер (…) Он рассказывает, что живет у себя, выходит раз в неделю для моциона и главным образом, когда стемнеет. В доме — в этом он уверен — никто его не выдаст»[583].

Но Гингер, конечно, был исключением.

По словам очевидца, «в одну из больших облав евреев забирали из квартир по спискам. При этом полицейские не трогали тех, кто был на улице или не у себя дома. Поэтому в одной из соседних квартир немцы взяли только детей, поскольку их мать ушла из дома, полагая, что детей немцы не тронут. Тронули»[584].

20

Чтобы перейти к боевым операциям, ЕА нужно было оружие и обученные бойцы. В районе Черных гор под Тулузой ЕА создала свое еврейское маки[585]. В этом районе англичане сбрасывали на парашютах оружие для французских маки, но те не всегда вовремя приходили к назначенному месту. Люди Полонского быстро научились засекать место, где сбрасывали груз, и уносили его. По словам Полонского, среди причин, обеспечивших ЕА успех, была и такая: «в ЕА не было добровольных доносчиков».