Три жизни Иосифа Димова

Но в душе моей уже не было того чувства безнадежности, с каким я вышел из дома. В сущности, там была пустота. А в пустоте, как в астральном пространстве, звучал дивный вальс из „Евгения Онегина”, и образ незнакомки в черном домино реял в бездонности, мерцая задумчивым светом угасающей звезды. Я прошел по мосту, перекинутому через реку; чем ближе я подходил к хоккейному стадиону, тем громче звучали в белой ночи ошалелые возгласы стотысячной публики, – казалось, где-то рядом клокотал невидимый вулкан, время от времени изрыгая на качающуюся над городом снежную сеть огонь и пепел. Четыре гигантских стадиона, сооруженных восточнее центра города, действовали круглосуточно – на одном играли в футбол, на другом – в хоккей на льду, на третьем проводились автомобильные состязания, на четвертом – танцы. Каждый стадион был рассчитан более чем на сто с лишним тысяч мест. Поскольку состязания проводились круглосуточно – людям нужно было где-то убивать свободное время, – за двадцать четыре часа на них успевало побывать несколько миллионов зрителей. При каждом стадионе работали бассейны, пляжи, рестораны, кафе-кондитерские. Согласно вычислениям ЭВМ системы Великого Магнуса, три четверти населения нашего города посещало эти спортивные комплексы и проводило большую часть свободного времени на воздухе, под живительными лучами солнца. Великий Магнус и его ЭВМ непрестанно напоминали Законодательному Совету, чтобы он отпускал побольше денег на строительство стадионов.

Какой снег застилал все вокруг, какой снег!

Такие белые, кипучие, вихревые ночи бывали только в мои студенческие годы. Эх, что за удивительное было время!

Бог знает на кого я походил – то ли на белое чучело, то ли на робота с поврежденным снегоочистителем! Но на душе у меня было легко. Чем больше у меня немели ноги – они даже перестали ныть, – тем веселее становилось на душе, вальс из „Евгения Онегина” отзвучал, а вместо него грянули аккорды Брильянтного вальса Шопена. И вот я вижу зал Пле-йель. Публика восторженно рукоплещет, – я заметил, что настоящие меломаны аплодируют всегда восторженно до экзальтации – тем самым они отличаются от простых любителей музыки. Виолетта в вечернем открытом платье, плотно облегающем ее стан, бледная, взволнованная, обводит глазами первые ряды – она ищет студента-первокурсника, свою первую любовь, отца своего ребенка, а он, отец ее Жозефины, тепер уже солидный мужчина с титулом ученого, смотрит печально-удивленным взглядом на женщину в черном вечернем платье и думает, что перед ним не его Виолетта, а ее старшая сестра, с которой он не имеет ничего общего…

Какой удивительный снег!

Один робот, из тех, что спасают пьяниц, остановился возле меня и осторожно отряхнул с моей головы и плеч целые, сугробы снега. Горячий комок вырвался из моей груди и подкатил к горлу, глаза защипало. „Сын мой!” – хотел крикнуть я, мне захотелось его обнять, прижаться к железной груди. Но я сдержал свой порыв. Робот-то не знает, что я его отец. Он примет меня за пьяного, подхватит под мышки и живо доставит в ближайший вытрезвитель. „Дитя мое – подумал я, – кто же наслал на меня эту напасть – до смерти любить тебя и ненавидеть?!”

Снег продолжал валить, густой, пушистый. На углу бульваров Ломоносова и Эйнштейна возвышалось самое веселое и в тоже время самое печальное здание нашей столицы – Дом профилактики для отчаявшихся и обезверившихся, – в стиле позднего барокко с примесью ажурного легкомысленного рококо. Снаружи здание было приветливым, казалось, оно улыбается, но что таится за этой улыбкой, какая она – веселая или серьезная, легкомысленная или задумчивая, – постичь невозможно. Проект здания создан Лоренцо Гонсалесом – самым знаменитым архитектором современности, а строила его группа наших кибернетических устройств. Это учреждение с его камерным театром, кино, балетом, эстрадой, бюро путешествий, организующим вояжи в любые концы нашей солнечной системы служило превентивным барьером для тех, кто по одной или другой причине, часто несостоятельной, намеревалися покончить счеты с жизнью. Больные, или же просто избалованные, пресытившиеся жизнью граждане (так считал Райский) глотали цианистый калий где придется – в парках, на площадях, в тихих переулках, на стадионах, – и это производило тягостное впечатление, из-за них здоровые и неиспорченные люди вынуждены были попивать свой шоколад без удовольствия и рукоплескать „звездам” спорта без особого энтузиазма. Это неприятное явление, столь чуждое нашему обществу, давно перешагнувшему порог элементарных потребностей простой жизни, вынудило Законодательный Совет принять меры. Законодательный Совет потребовал, чтобы Великий Магнус нашел радикальное средство, и тот предложил построить Дом профилактики. По его рекомендации при Доме помимо всевозможных развлекательных заведений была оборудована специальная камера, где не подлежащие выздоровлению, не поддающиеся благотворным влияниям бедолаги могли переселиться в мир иной безболезненно: за какие-то доли секунды они превращались в облачко атомов.