Три жизни: Кибальчич

Под лопухом и обнаружил Колю брат Степан и, ахнув, потеряв дар речи, повел в привычную жизнь — на экзекуцию.

Коля возвращался домой, как во сне, счастливый, переполненный впечатлениями, и совсем не боялся встречи с отцом. За испытанную радость можно и пострадать.

Дом был еще полон гостей, слышались громкие голоса, вкусно пахло едой, уже горели свечи. Кто-то играл на гитаре, и Коля узнал мамин голос. Она пела свою любимую песню:

Как по морю синемуПлыла лебедь с лебедятами,Со малыми со дитятами…

Степан провел его на кухню, и здесь наймычка Парася, чуть не выронив блюдо с горячими пирожками, залилась слезами: перед ней стоял не ее чистенький благообразный паныч, а чумазый оборвыш с расцарапанными коленками. Парася кинулась за чистой одеждой, налила в таз теплой воды — может, обойдется. Не заметят?

Но именно в это время в кухню вошел отец, посмотрел на Колю и, даже не изменившись в лице, сказал ровным голосом:

— Вымыться, переодеться — и к гостям. А завтра — на полдня в угол.

На следующий день Коля, отстояв в углу, после обеда убежал в Закоропье. Отец первый раз взял в руки ремень. Но, встретившись с глазами сына, усомнился в положительном результате наказания.

Несколько дней подряд всеми правдами и неправдами Коля убегал в Закоропье, возвращаясь оттуда грязным, возбужденным, счастливым.

В тот вечер он вошел в кабинет отца с ремнем в руке, протянул его Ивану Иосифовичу, тихо сказал:

— Б-бей…

Отец положил ремень на письменный стол рядом с Библией, которую читал перед этим, провел по голове сына, по его спутанным густым волосам тяжелой рукой.

— Упрям, — задумчиво произнес Иван Иосифович. — В кого бы? Ну ладно. Кто там из закоропских твой лучший друг?

— Грицько Зацуло.

Грицько был приглашен в дом Кибальчичей. Он робко вошел во двор, и все домашние обступили его..

— Какой грязный, — сказала сестра Катя.

Грицько нахмурился.

— Сразу видно — атаман, — сказал с крыльца Иван Иосифович, но голос его был одобрительный.

Грицько повеселел и посмотрел на всех смелей.

— У тебя голуби есть? — спросил Федя, средний из братьев Кибальчичей (он в ту пору начал разводить голубей).

— Два сизаря, — сказал Грицько и, похоже, совсем освоился.

— Вот что, — сказала мама, — мы тебя, Грицько, вымоем, а наденешь костюм Феди, прошлогодний, он из него вырос. Согласен?

Грицько угрюмо молчал, поглядывая на Колю.

— Вымойся, — сказал Коля. — Что тебе стоит?

На крыльцо он вышел неузнаваемый: чистенький, подстриженный, робкий какой-то, только лукаво светились карие глаза.

— Пошли Грицька учить играть в кегли! — сказал Степан.

Грицько оказался на редкость способным учеником — и в кегли и в крокет он научился играть сразу и внес в благопристойное общество детворы Кибальчичей буйство, нетерпение, размах.

В этот день все дети так были увлечены играми, что даже не заметили лохматые головы закороп-ских ребят над забором…

Прощаясь с Грицьком, Коля спросил:

— Завтра придешь?

— Приду! — Мальчику очень понравилось у Кибальчичей.

Он действительно пришел на следующий день, но какой-то подавленный, молчаливый. Чистый костюм изрядно потерял свою свежесть, одна штанина была даже разорвана и неумело зашита белыми нитками. Под правым глазом у Грицька красовался порядочный синяк.

— Кто это тебя? — спросил Коля.

— Ерунда! Дома об угол печи ударился, — беспечно махнул рукой Грицько. — Ну, чего? Давайте в эти… в егли играть.

Только под вечер гость загрустил, присмирел немного, похоже было, не очень-то хочется ему идти домой. Коля заподозрил неладное.

— Я тебя провожу!

— Нет!

— Провожу! — упрямо сказал Коля.

Грицько вздохнул. Они вместе вышли за калитку.

По дороге мимо плетней и палисадников шагали молча, и, взглянув на Грицька сбоку, Коля увидел, как мальчик весь напрягся, даже пот выступил у него над верхней губой.

Уже знакомая тропинка привела мальчиков к старым осокорям, за которыми начиналась улица Зако-ропья.

Грицько вдруг замедлил шаг, остановился.

— Я говорил тебе, — прошептал он, — не надо было со мной.

Коля тоже остановился — со всех сторон их окружали закоропские ребята.

— Добрый вечер, — сказал Коля, удивившись звонкости своего голоса.

Ему никто не ответил.

— Кибальчонка не бейте, — сказал Грицько. — Он маленький.

"Бить меня? — потрясенно подумал Коля. — За что?.."

Вперед вышел самый старший из ребят, сказал, глядя Коле в глаза с непонятной ненавистью:

— Ты! Паныч белопузый! Отойди!

Вокруг Грицька сомкнулся круг. И Коле стало страшно.

— Ну? — спросил кто-то там, в живом круге. — Сладко тебе живется на поповских харчах?

И посыпались насмешливые, злые вопросы:

— С чем они пироги едят?

— А в палки играть интересно?

— Когда тебе штаны в полоску дадут?

— А поповская дочка, Катька, тебе невеста?

Красный свет вспыхнул перед Колей, и каждой своей клеточкой он ощутил его нестерпимый жар.

— Предатель! — кричали в ненавистном круге.

— За сколько панам продался?

— Бей!

— Бей предателя!

Все дальнейшее произошло неестественно быстро.

Круг, в котором стоял Грицько, так и не сказавший ни слова, скомкался, превратился в вертящийся клубок, замелькали в воздухе кулаки.