Три жизни: Кибальчич

"Очень странно, — рассуждал товарищ прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты, — вместо того чтобы скрыться, попытаться уехать из города свободно, не таясь, разгуливает по городу. Чрезвычайно странно, милостивые государи!"

Следователь Добржинский, естественно, не знал — никто не знал — о решении, бесповоротно принятом Софьей Перовской после первого марта: "Андрей, я буду с тобой".

Добржинский, впрочем, мало рассчитывая на успех, все следующие дни возил Николая Рысакова в неприметной карете по центральным улицам Петербурга: а вдруг… Следователь оказался везучим до удивления! Семнадцатого марта на Лиговской улице, глядя в окно кареты, Рысаков внезапно побледнел, лицо его покрылось потом. Добржинский проследил за взглядом Рысакова — в толпе неторопливо шагал бородатый молодой человек в длинном драповом пальто, в цилиндре и с тросточкой.

— "Техник"? — быстро спросил следователь.

— Да… — прошептал Николай Рысаков.

Восемнадцатого марта 1881 года в редакционной комнате журнала "Новое обозрение" Иосиф Иванович Каблиц и Андрей Петрович Осипов-Новодворский сидели у стола, заваленного газетами, книгами, гранками, пили чай и беседовали. В комнате все было по-прежнему, только сняли со стены портрет Александра Второго, и на его месте образовался темный квадрат с мешочками серой паутины в верхних углах.

Говорили о погоде, о болезнях, о том, что надоела зима, скорее бы лето, закатиться бы в Крым или в Италию — в последние дни всем уже надоели политические разговоры, споры, взаимные упреки, все втайне понимали, что это одна болтовня, сотрясение воздуха, шиш в кармане. И все-таки Иосиф Иванович не выдержал:

— Нет, им не откажешь в умении работать!

— Кому? — тоже не выдержал Андрей Петрович.

— Полиции, охранке. — Иосиф Иванович Каблиц вздохнул вроде бы с сожалением, но тут же оживился: — Смотрите, какая последовательная цепь: в день покушения схвачен один из бомбометателей, Рысаков, второй умирает в госпитале, не назвав себя. Уже третьего марта мы узнаем из газет: разгромлена тайная квартира на Тележной, и там найдены эти… эти ужасные снаряды. Арестована Гельфман. Подпольщик, находящийся в квартире, кончает жизнь самоубийством.

— Ужасная смерть, — буркнул Осипов-Новодворский.

— Идем дальше. Третьего же на этой квартире попадает в засаду некий Тимофей Михайлов с бомбой в руках. Пятого марта открывают подкоп под Малой Садовой из лавки Кобозевых, достают мину. "Хозяева", слава богу, скрылись. Дальше: десятого арестована Софья Перовская. Как хотите, Андрей Петрович, не понимаю! Не понимаю — и все! Из дворянской семьи, дочь действительного статского советника, бывшего губернатора Петербурга, блестящее образование, жизнь обеспечена до гробовой доски и… — Осипов-Новодворский промолчал. — Ладно. Скажите, милейший, вы можете что-нибудь понять в происходящем?

— Что я должен понимать? — спросил Осипов-Новодворский.

— Почему у них провал за провалом? — перешел на шепот Каблиц. — Я вам скажу! Молчит общество! Где шествия рабочих с красными флагами? Почему бы на улицы не выйти студентам и не предъявить правительству свои требования? Почему…

— А почему бы вам, — перебил Осипов-Новодворский, — не выйти на улицу? С красным флагом? И со своими требованиями?

— Мне? — изумился Каблиц. — С какой стати, собственно, мне? Я не состою ни в какой партии, просто не знаю, как это… И вообще, Андрей Петрович, ваши шутки неуместны! — Он отпил большой глоток остывшего чая, помолчал. — Все нет Самойлова. Уж он бы нам разъяснил, что к чему. Уж он-то знает!

— Да, вторую неделю не показывается наш тихий таинственный Самойлов. — Андрей Петрович вздохнул с сожалением. — Пуст библиографический отдел. Придется за него рецензии писать. — Он взял со стола тоненькую книжицу. — Давайте-ка наваляем мы с вами. Надо раскатать вот эту дрянь…

И в это мгновение в комнату вошел Владимир Александрович Жуковский. Не вошел — ворвался, потрясая свежей газетой. Он рухнул на стул и выпалил, захлебываясь словами:

— Вот! Наконец-то! Экстренный выпуск! — Газета лихорадочно шуршала в его руках. — Наконец изловили самого главного алхимика, изготовителя бомб для первого марта. — Жуковский смотрел на собратьев по перу безумными глазами. — Вы знаете, кто он? — Владимир Александрович ткнул в тощую грудь Каблица газетой. — Это Самойлов!

— Самойлов? — Каблиц был близок к обмороку.

— Так точно-с! — В голосе Жуковского появилось непонятное торжество. — Ведь вы сами понимаете, что отсюда вытекает. В лучшем случае нас погонят в места не столь отдаленные. Он оказался на самом деле Кибальчичем. Он заскорузлый анархист. То есть, конечно, я согласен, личность героическая, во всяком случае, изобретательная, и его, разумеется, повесят, но каково нам!

— А каково нам? — спросил Осипов-Новодворский, усмехнувшись.