Три жизни: Кибальчич

На следующий день, тридцать первого марта, Кибальчич не выдержал — написал прошение:

"Министру внутренних дел графу Лорис-Меликову.

По распоряжению Вашего сиятельства мой "Проект воздухоплавательного аппарата" передан на рассмотрение технического комитета. Не можете ли, Ваше сиятельство, сделать распоряжение о дозволении мне иметь свидание с кем-либо из членов комитета по поводу этого проекта не позже завтрашнего утра или, по крайней мере, получить письменный ответ экспертизы, рассматривавшей мой проект, тоже не позже завтрашнего дня. Прошу еще, Ваше сиятельство, дозволить мне предсмертное свидание со всеми моими товарищами по процессу или, по крайней мере, с Желябовым и Перовской.

Николай Кибальчич". Ответа на это прошение не последовало. Между тем судьба проекта была такова.

Начальник департамента полиции, получив "Проект воздухоплавательного прибора" от начальника петербургского жандармского управления генерала Комарова с сопроводительной запиской последнего, начертал резолюцию: "Приобщить к делу 1 марта. Давать это на рассмотрение ученых теперь едва ли будет своевременно и может вызвать только неуместные толки". Очевидно, с этой резолюцией проект попал в руки графа Лориса-Меликова, который, надо понимать, с резолюцией согласился. Во всяком случае, никакой "технический комитет" не был создан; "Проект" попал скорее всего по распоряжению министра внутренних дел в Главное инженерное управление военного министерства, которое свое заключение, невразумительное и некомпетентное, дало лишь в 1883 году. С этим заключением проект вернулся в департамент полиции и оказался в "Деле цареубийцы — Николая Ивановича Кибальчича". Здесь гениальное изобретение ученого-народовольца мертвым грузом пролежало тридцать семь лет и было обнародовано лишь после Октябрьской революции в журнале "Былое", номера четвертый и пятый за 1918 год, когда тайные архивы царской охранки стали явными.

…Ничего этого, естественно, не знал Николай Кибальчич.

Меряя камеру из угла в угол, встречая настороженные взгляды молчаливой охранки, он еще надеялся.

Был объявлен день казни — третье апреля 1881 года. Можно лишь представить степень нравственных мук Николая Кибальчича в эти последние дни и ночи его жизни.

Наконец он понял: ждать бесполезно. Судьбу своего проекта он не узнает. И Николай Иванович Кибальчич успокоился. Ему необходимы были спокойствие и ясная голова — для завершения одного дела. Эти его мысли должны вырваться из тюремных стен, дойти на волю. Написать брату Степану? Но письмо обязательно будет прочитано тюремными властями. И не выйдет отсюда. Значит, остается последнее…

Он попросил вызвать начальника тюрьмы. Тот явился немедленно.

— Я пожелал бы написать последнее письмо, — сказал Николай Кибальчич, глядя прямо в глаза начальника тюрьмы, в которых ему почудилось сочувствие.

— Кому?

— Государю императору.

— Прошение?

— Д-да… — Кибальчич не смог преодолеть крайнего волнения. — Д-для прошения государю я желал бы получить письменные п-принадлежности…

Ему принесли бумагу, чернила, ручку.

Кибальчич сел к маленькому столу, вделанному в стену, обмакнул перо в чернила…

"Ваше Императорское Величество.

Не как человек партии, прибегающий ради партийных интересов к преувеличениям и неправде, а как человек, искренне желающий блага родине, искренне ищущий мирного выхода из теперешнего евозможного положения, имею честь обратиться к Вашему Величеству с этим письмом; я считал бы себя счастливым, если бы мог надеяться, что мое заявление хоть в самой слабой степени посодействует выходу из того заколдованного круга, в котором очутилась наша страна…"