Тридевять земель

По своим обширным юридическим связям Лановичи, конечно, были в курсе суда, да и как могло быть иначе, когда добрая половина защитников – присяжных поверенных, их помощников и кандидатов на судебные должности, – была им лично известна.

Речь прокурора вызвала прямо негодование.

– Не знаю уж, какой образ русской матери витал перед глазами господина прокурора, – возмущенно сказала Екатерина Львовна, – когда он произносил свои слова. Я не знаю русских матерей, жаждущих крови и мщения. В моей памяти хранится совсем другой образ матери.

И она с искренним чувством прочла стихотворение Некрасова "Внимая ужасам войны".

При каждой новой жертве боя

Мне жаль не друга, не жены,Мне жаль не самого героя…Увы! утешится жена,И друга лучший друг забудет;Но где-то есть душа одна —Она до гроба помнить будет!

Внезапно чей-то детский голос перехватил строфу:

Средь лицемерных ваших делИ всякой пошлости и прозы,Одни я в мире подсмотрелСвятые, искренние слез —

То слезы бедных матерей!Им не забыть своих детей,Погибших на кровавой ниве…

То была маленькая Лиза. И вышло это до того трогательно, уместно, что истерзанный Павлуша был готов отдать часть своей души этому маленькому существу.

– Вот во имя этих матерей, – вступил Константин Николаевич, – которые скорбят не только о своих погибших детях, но и о тех, которым пришлось пережить все лишения перехода, весь ужас встречи со смертью и весь ужас плена, утверждаю, что не вижу в подсудимых людей опозоренных и преступных, а вижу только людей пострадавших. Если на них есть вина, то вина лежит и на нас всех, запутанных обычаем, традицией и идущих проторенной тропой. Всё, всё, вплоть до братоубийственной смуты вызвано этой ужасной войной. Всё, что от неё идёт, всё, что к ней прикасается – муки, терзания и боль для России.

Как ни хорошо было у Лановичей, однако по самому свойству главы семьи разговор то и дело сворачивал в юридическую сторону, являя собой как бы продолжение процесса, но это и было именно то, чего жаждал Павлуша, так как ни ум его, ни душа не могли успокоиться.

– Мнение Вогака, что адмирал, спустивший флаг, уже не начальник и подчиняться ему не следует, – это юридическая ошибка. Сдача есть акт юридический, и окончательный момент её определяется не спуском флага, а заключением и подписанием договора о сдаче. Помимо того, в силу постановлений Гаагской конференции, если нельзя стрелять по неприятелю, спустившему флаг, то зато нельзя и злоупотреблять парламентерским или чужим национальным флагом. Подняв сигнал о сдаче, вы уже не имели права топить суда. Японцы этого бы не допустили и ваши суда немедленно расстреляли. Капитуляция должна заключаться по всем правилам воинской чести и в точности соблюдаться договорившимися сторонами, потому что момент сдачи – это договор. Если бы опьянённый успехом Того потребовал каких-нибудь унизительных условий сдачи, я уверен, что Небогатов не мог бы их принять и вступил бы в бой.

За ужином много говорили ещё всего разного, сыпали статьями Военно-Морского Устава о Наказаниях, Морского Устава, Уложения о Наказаниях, оспаривая буквально каждое слово прокурора, вспоминали знаменитый поступок императора Александра-Освободителя, который после сдачи Плевны вернул саблю Осман-паше со словами: "От такого героя, как вы, я не принимаю оружия!", и как русские войска при его проезде салютовали ему; поминали даже того флаг-офицера адмирала Нельсона, который был послан с донесением о победе, сдал свой корабль равному по силе французскому кораблю, но продолжил службу в прежней должности, ибо его прославленный начальник считал, что в потере судна можно утешиться, потеря же храброго офицера есть потеря национальная. Однако Павлуша был молчалив. Только один раз подал он усталый голос:

– Да какое уж там геройство. На "Николае" белого флага не могли найти, так простыню вывесили. Такое до смерти не забудешь.

Ночевать он остался у Лановичей. Из головы его всё не шла та странная женщина, которая привиделась ему в суде. Павлуша не мог объяснить причины, но это была первая ночь, когда он уснул спокойно, глубоко и без обычных мучений. И засыпая, мозг его повторял: "то не были бы судимы", и допускал мысль, что это незнакомка из кают-компании Крюковских казарм, чудесным образом умеющая читать мысли, подарила ему этот долгожданный, блаженный сон.

* * *