Тридевять земель

Обратим внимание, что ещё во времена царя Ивана при так называемом повальном обыске, то есть опросе сторонних свидетелей, для окончания судебного дела количество свидетелей из числа крестьян всегда требовалось большее, чем свидетелей – детей боярских. Следовательно, в человеке худородном предполагалось меньше честности, чем в благородном. Слово благородного в суде до самых последних времён весило больше, чем свидетельство человека, стоящего ниже на социальной лестнице. «Раба в свидетели не призывать», – прямо предписывает статья «Русской правды» ХIII века. Закуп «Русской правды» допускался к свидетельству на суде лишь «в малой тяжи, по нужи», и не только из того практического соображения, что, будучи холопски зависимым от своего господина, не осмелился бы обличать его. Плата за бесчестье крестьянина, согласно Судебнику 1497, года равнялась одному рублю и была в пятьдесят раз меньше, чем вознаграждение, например, купцам, и даже в пять раз меньше установленной для «боярских добрых людей», то есть обыкновенных слуг. Мэн пишет, что свидетельское показание землевладельца при компургации или других юридических процессах часто имело больше веса, чем показания нескольких низших лиц, взятые в сложности. Кажется, Софоклу знакомо такое положение вещей, при котором свободному прослыть лжецом – тяжёлая обида и, кажется, об это ещё помнит "Саксонское зерцало". Таким образом, заключаем, что с происхождением уже на самых ранних ступенях сопрягаются вполне известные нравственные признаки, в которых можно уже распознать юридические черты. Так благородство впервые сопрягается с нравственностью, иными словами, термин, обозначавший сначала исключительно факт социальных отношений, приобретает некое новое значение, лежащее уже в нравственной области. Слово же не просто свободного, а вдобавок и знатного, весило ещё больше. Говоря образным языком Даниила Заточника, «чьи ризы светлы, тех и речи честны». Человеку свободному и благородному не пристало лгать, иначе факт его рождения обесценивается, что ведёт к потере чести. Становится понятным, почему установление фактов в древнем судопроизводстве изначально основывалось на устном свидетельстве, то есть на свободном слове. Однако, говорит Софокл устами Деяниры: "И рабской речи удачу Бог дарует…" (Сколько прошло веков, прежде чем Бентам и Милль провозгласили, что "каждый должен считаться за одного и никто не должен считаться за нескольких?)

Во всяком случае стремление личности к самоутверждению и к полнейшему высвобождению из первобытного единства родовой жизни предстает фактом всеобщим и несомненным. А потому и право, как необходимая форма человеческого общежития, вытекая первоначально из глубины родового духа, с течением времени неизбежно должно было испытать влияние обособленной личности, и правовые отношения должны были стать в известной степени выражением личной воли и мысли.

В "Brehon Law", свидетельствует Мэн, как и в других юридических системах древнего мира, корпоративная ответственность племен, колен и семей заступает место той ответственности за преступления и даже до некоторой степени тех гражданских обязанностей, которые, при новейших учреждениях, должны падать только на индивидуума. Но эта ответственность могла быть устранена, если обществу посредством насилия или убеждений, удавалось заставить того из своих членов, который отличался буйным мстительным нравом, удалиться из его среды. Конечно, древнейшие из судов носили лишь третейский характер и постановления их носили характер только лишь нравственных обязательств, особенно относительно договоров и владения, однако отказ следовать такому обязательству и влёк за собой объявление человека вне закона. Цезарь утверждает, что у галльских кельтов всякий неподчинившийся решению суда, считался отверженным, и на это смотрели как на самое тяжёлое наказание. Цезарь говорит, что друиды верили в бессмертие души и сообразно с этим могли учить, что любое деяние, неправомочное в глазах общества, влечёт за собой наказание в будущей жизни. Брамин, основываясь на той же системе взглядов, имел возможность объявлять, что последствием неповиновения и небрежности будет целый ряд бесконечных мук и унижений, ирландский бригон мог утверждать, что всякий начальник, допустивший отклонение от полезного обычая, будет причиной неблагоприятной погоды в своей стране.