Тридевять земель

Сию минуту мне пришла единственная мысль улучшения благосостояния матросов. Я вообразил, что я – экипажный командир, что я, тотчас по принятии экипажа, собираю всех моих матросов и объявляю им: "Ребята! Зная ваши недостатки, я пришел поговорить с вами о перемене, которая навечно улучшит благосостояние ваше. Вот в чем дело. Согласны ли вы отделять от вашего жалованья по несколько копеек и собранную сумму вверить моему распоряжению? Во-первых, я увеличиваю ее присоединением моих денег в вашу же пользу. Во-вторых, я пущу этот капитал в оборот, сделаю какое-нибудь заведение, в котором торговлю вверю искустнейшим из вас, так что лет через пять наша сумма возрастет до огромного капитала, части которого будут употребляться на ваши надобности. Многие из вас нуждаются в деньгах для помощи своим семействам или для родных, но, к несчастью, вы не можете помочь им. Теперь же вы получите эти деньги с доказательствами вашей надобности и с некоторыми условиями. Потом, вы знаете неудобства помещения в госпиталях. Здесь же вы найдете все удобства. Вы верно видели много примеров, что матросы, выходя в отставку, не имеют чем жить. Но тут вас будут содержать на счет капитала, а вы будете поддерживать торговлю. Наконец, ежели кто из вас будет раскаиваться в том, что положил свои деньги, то ему немедленно выдадут их с большими процентами. (Вчера, перебирая старые бумаги, я нашел тетрадь моих записок 1802 года, когда я был еще гардемарином, в кампании, на фрегате "Церера"). Деньги у матросов водились, так называемые "масляные", и некоторые, уходя в отставку, уносили с собою по нескольку сот рублей. О "масляных" деньгах существует в русском флоте такое предание: Петр Великий не раз вкушал пищу моряков и, вероятно, кушал ее изрядно, почему и размер порции, для матросского обихода, тоже определил изрядный, хотя чаю казенного тогда еще не полагалось. При этом он завещал, что матрос, по трудности своей службы, должен быть сыт. Кто из его, Петра, преемников, увеличит матросскую порцию, якобы завещал он, – да поможет ему Бог, а кто оную порцию убавит – да отсохнут у того руки.

Этой провизии было так много, что излишек возвращался в казну, а людям выдавалось деньгами. И эти деньги бывали немалые, так что за год плаванья на корабле получалось иногда по нескольку сот рублей.

* * *

Говорить о жарах, здесь бывающих, было бы повторить уже многими сказанное. Камни раскаляются от солнечного жара, и жители, имеющие мызы на плесе Теодо или на южном берегу, предпочитают в сильные жары перемещаться под спасительную сень деревьев. Зимою же и ранней весной льют без передышки дожди, и такой силы, что низвергаются потоки, мрачные тучи заволакивают небо, созерцание непогоды производит угрюмость в душе, но лишь стоит выглянуть солнцу, тотчас пейзаж меняется, наполняясь лаской и негой для человеков.

Цевич не раз уже приглашал посетить его мызу, стоявшую по левую руку от Котора между селениями Персано и Столиво. Как день был свободный, решил я воспользоваться случаем и провести его dolce-far-niente (в сладкой праздности). Торная дорога вела туда берегом, однакож путь по воде показался уместнее, да он и почти всегда предпочитается здесь сухопутному. Погрузившись в шлюпку, в полчаса были мы на месте, и еще с воды Цевич указал на дом свой, крыша коего выступала из зелени роскошных дерев.

Оный стоял на покате зелёнаго холма, покрытого древними дубами и шелковицами, в ветвях которых ворковали горлицы. Чудесное миндальное дерево осеняло часть двора, устроенного на манер патио. Цветущия камелии и рододендроны украшали его, а сад был засажен черешневыми деревьями, коих стволы оплетал дикий виноград.

Уголок сей соединял приятную простоту сельской жизни с изяществом цивилизации. Мебель была грушевого дерева наобразец английской. По стенам развешано было богатое и разнообразное оружие. Хозяин объяснил, что постоянное ожидание нападения со стороны воинственных черногорцев заставили его держать такие осторожности. Но как по занятии нами провинции Катаррской, черногорцы и приморцы как бы слились в один народ, то и прекратились беспрестанныя между ними стычки.

Здесь снова имел я случай видеть дочь Цевича. С еще большей граций и непринужденностью, нежели впервые, она подала кофе и трубку табаку, а после потчевала ликерами и плодами, только что снятыми с дерева.