Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Оба поединка закончились почти одновременно в 1598 г.: Генрих IV окончательно изгнал войска Филиппа II из Франции, Карл IX разбил Сигизмунда III в битве при Стонгебру и изгнал его из Швеции. Это было колоссальное двойное поражение контрреформации и дела Габсбургов. Сорвалось маячившее уже торжество над самыми серьезными европейскими противниками. Вдобавок немецкие протестанты приобрели в лице французского и шведского королей могущественных союзников, отныне неуклонно поддерживавших их в борьбе с католической нетерпимостью Габсбургов. И, наконец, как и следовало ожидать, положение в Восточной Европе снова стало угрожающим для Империи. Турки успешно продолжали наступление, начатое в 1593 г., а международное положение Московского государства казалось как нельзя более выгодным для нового наступления. Польско-шведская распря после провала притязаний Сигизмунда III на шведскую корону приобрела, можно сказать, перманентный характер на многие годы и десятилетия — в виде периодических войн за Ливонию. И, воспользовавшись этой распрей, Борис Годунов уже в 1600–1603 гг. обнаружил грозные намерения продолжать войну со Швецией за свободный выход в Балтийское море, возобновив старые притязания России на Нарву и Ливонию. Это значило, что Московское государство могло в любой момент оказаться непосредственным соседом Империи, — а тогда Габсбургам надолго пришлось бы распроститься со своими планами в отношении Западной Европы.

Однако в этой обстановке Габсбурги не помышляли об отступлении, об отказе от агрессивной политики, которая уже накопила определенную инерцию и внутренняя логика которой роковым образом влекла их ко все более рискованным авантюрам. Тщетно Борис Годунов посылал в Вену посла Власьева прощупать возможность заключить союз с императором против Польско-Литовского государства, обещая выступить одновременно в союзе с персидским шахом против Турции. Результат был отрицательный, ибо Империя возлагала теперь на Польско-Литовское государство свои последние надежды, «московская опасность» едва ли не заслоняла в ее глазах турецкую.

Россию надо во что бы то ни стало остановить. И если не удалось остановить ее с помощью несостоявшейся польско-шведской унии, оставался еще последний шанс — попытаться подчинить ее контролю и влиянию католическо-габсбургского лагеря. Но как достичь этого? В 1600 г. «северный Филипп», Сигизмунд III, посылает в Москву канцлера Льва Сапегу с предложением унии Польско-Литовского государства с Московским государством. Предложение было, разумеется, отклонено правительством Годунова. Объявить войну? Но руки Польско-Литовского государства связаны войной со Швецией, да и без этого исход русско-польской войны был бы сомнителен. Возникает последний головокружительный план: воспользоваться перенапряжением сил Московского государства в результате долгих изнурительных войн, поджечь накопившийся в нем гигантский запас социальных противоречий и в огне междоусобной войны осуществить легкую интервенцию. Правда, нельзя вообразить себе что-либо более противоестественное, чем габсбургско-католическая политика, ищущая союза с народно-революционными силами. Но ведь мы уже знаем, что, по существу, здесь, в Северо-Восточной Европе, проблема антифеодальной революции не стояла на первом плане перед силами европейской реакции. По форме же, чтобы не ввести в соблазн европейское общественное мнение, достаточно было изобразить все предприятие как пресловутую борьбу за права «законных государей». Таким-то образом слепая «царистская» традиция русских крестьянских мятежей и хитрый расчет католических политиков скрестились на фигуре «истинного русского царевича» Димитрия.