Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Руссель в приведенных текстах не отошел далеко от истины, рисуя положение Густава-Адольфа. Помыслы шведского короля действительно были прикованы к приближавшейся польской войне, но он был связан немецкой войной и настойчивым нежеланием канцлера освободить его на время от этой немецкой войны. Но все же с июня 1632 г. Густав-Адольф непрерывно готовился к походу на восток. Он даже позволил разгласить, находясь в лагере под Нюрнбергом, будто к нему прибыли посольства из Татарии и Московии с предложением вторжения в Польшу и будто он демонстрировал им свою дисциплинированную и обученную 50-тысячную армию[576]. Однако это было только отражением его мечты. Гораздо важнее те подготовительные меры к этой близившейся войне, которые он принимал в действительности, оставаясь еще под Нюрнбергом. Не позже 1 июля 1632 г. (т. е. одновременно с отправлением письма в Россию) он назначил генерал-губернатором Пруссии фельдмаршала Германа Врангеля с задачей укрепить военные силы, находящиеся в Пруссии, и одновременно следить за событиями в Польше. По словам Норрмана, «есть основания полагать, что решение Густава-Адольфа послать фельдмаршала Германа Врангеля в Пруссию находится в какой-то связи со шведско-русским договором о наборе русской армии в Германии»[577]. Действительно, Силезия в это время уже не подходила в качестве плацдарма для польской войны

[578], и единственным удобным плацдармом становилась Пруссия. В конце августа фельдмаршал Врангель прибыл в Эльбинг. Сюда привез ему новые устные инструкции от Густава-Адольфа посол Никодеми, направленный Густавом-Адольфом в Речь Посполитую с заданием добиваться там отсрочки выборов и разжигать внутреннюю борьбу. Содержание этих новых инструкций, данных Врангелю, неизвестно, «но правдоподобно, — полагает Д. Норрман, — что они связаны с вопросом о наборе русской армии»[579].

В сентябре Густав-Адольф окончательно решил двинуться сам в Северо-Восточную Германию — в сторону Польши. 18 сентября к нему снова прибыл для личных переговоров канцлер Оксеншерна. Это было решающее столкновение. Переговоры носили острый характер. Оксеншерне требовал, чтобы Густав-Адольф шел на Вену. Густав-Адольф 5 октября пошел с армией на север. Канцлер провожал его до 24 октября и вернулся во Франкфурт.

16 (6) ноября 1632 г. при Лютцене в Саксонии Густав-Адольф выиграл свою последнюю битву. Армия Валленштейна была разгромлена, цвет ее генералитета погиб. Но во время сражения пал и Густав-Адольф. Хотя ряд исследователей (Димер, Дройзен, Србик, Виттрок) самым подробным образом изучили эту битву и обстоятельства смерти Густава-Адольфа, поле для догадок по-прежнему открыто: погиб ли он от руки врага или от руки кого-либо из своих. Второе вероятнее. Мы имеем возможность привлечь один источник, который еще не привлекался исследователями[580] и который показывает, что смерть Густава-Адольфа, и именно при таких обстоятельствах, отнюдь не была неожиданной. В цитированной записке, поданной де Вержье кн. Черкасскому 2 ноября 1632 г., между прочим рассказывалось, что польские католики, видя упования протестантов на победы Густава-Адольфа в Германии, «на сейме умыслили» средство против этого: распространили слух о смерти Густава-Адольфа, будто бы раненного под Ингольштадтом и вскоре скончавшегося под Нюрнбергом, причем слух этот, распространенный и в Польше, и в Пруссии, так поддерживается, что опровергать его в Польше ныне опасно для жизни[581]. Это предвосхищение действительного события на два месяца (сведения относятся не позже чем к началу сентября) весьма многозначительно.

Всего лишь за несколько дней до гибели Густава-Адольфа состоялось избрание Владислава польским королем. Оба эти события разом нарушили весь план Смоленской войны и не могли не обескуражить боярина М. Б. Шеина, отлично знавшего все детали шведско-русского союза. «Великое посольство» боярина Б. И. Пушкина узнало о смерти Густава-Адольфа, находясь в Финляндии, на пути к Стокгольму, и вернулось на русскую границу, где получило новый наказ только 25 марта 1633 г.[582] Московское правительство реагировало на это ошеломляющее известие прежде всего приказом послам «выведывать подлинно про смерть шведского короля — каким обычаем [образом] смерть ему случилась»[583], ибо слишком ясно понимало возможную логику дела. Патриарх Филарет Никитич в знак скорби установил особый пост и, по сведениям, полученным Шютте, несколько раз говорил, что царь охотно выкупил бы половиной своих княжеств жизнь Густава-Адольфа[584]

. Русселя роковая весть застала в Померании. По сведениям того же Шютте, он глубоко скорбел, оделся в траур, поспешил покинуть Германию и перебрался в Голландию[585].

Шведско-русский союз рухнул вместе со смертью Густава-Адольфа. Посольство Б. И. Пушкина ни с чем вернулось в Москву в первых числах октября 1633 г.[586]