Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В 1617 г. правительство царя Михаила принуждено было после долгих переговоров согласиться на Столбовский мир со Швецией: Густав-Адольф отказался от всяких притязаний на Новгород и московский престол, зато Московское государство должно было отказаться от бесценного сокровища, добытого с таким трудом, — . выхода к Балтийскому морю. Побережье Финского залива с городами Ям, Копорье, Корела, Ивангород, Орешек отошло к шведам[34]

. Отныне у русских «отнято море», торжествовал Густав-Адольф; «без нашей воли русские купцы не могут показаться на Балтийском море ни с одною лодкою». Одновременно, как только определился успех переговоров с Россией, он поспешил сам начать в 1617 г. превентивную войну с Сигизмундом III, вырвав инициативу у «северного Филиппа». Вот как объяснял голландцам необходимость этой войны шведский посол в Голландии Иоганн Шютте: «Только близорукие люди могут считать войну Швеции с Польшей чисто домашней распрей. Всем должны быть известны стремления Испании создать в Европе универсальную монархию, и она легко достигнет этого, как скоро Сигизмунд водворится в Швеции. Все прибалтийские земли окажутся тогда под его властью. Испанский король создаст себе флот на Балтийском море, в его распоряжении будут все лучшие балтийские гавани; голландцам придется проститься с мыслью свободно торговать на Балтийском море»[35]

. В этих любопытных словах опять-таки легко отличить долю дипломатического лукавства от верного в основном понимания всеевропейского значения восточноевропейских дел: ход борьбы в Восточной Европе предрешал судьбу всего универсализма Габсбургов, которых в данном случае отождествляют с испанским королем, так как он по традиции все еще считался старшим и сильнейшим в доме.

Шведско-польской войне не суждено было разгореться в 1617 г. Сигизмунд III вскоре добился продления перемирия еще на два года. Дело в том, что все его попытки в 1613–1616 гг. заключить с Россией достаточно выгодный мир пока не увенчались успехом, несмотря на чрезвычайные усилия венской дипломатии помочь ему в этом, и после выхода Швеции из игры он захотел еще раз проверить возможность один на один одолеть Россию.

Проникнутый габсбургско-католическими идеями, он был уверен, что преследует в этой войне не только частные интересы Польши, но защищает всю «христианскую Европу». Позже в одном послании он так именно и хвалился перед Европой, что шведский король напал на него в тот момент, «когда мы были заняты священной войной (с Московией. — Б. П

.) для поддержания славы и обеспечения неприкосновенности всего христианского мира»[36]. Пока не были подведены окончательные итоги борьбы с Московским государством, война со Швецией была бы для Сигизмунда III слишком рискованной, и он приложил все дипломатические усилия, чтобы отсрочить ее. Пришлось заплатить дорогую цену: Бранденбургскому курфюрсту за поддержку была обещана Пруссия, являвшаяся леном польской короны. Бранденбург оказал давление на Швецию. Сыграло свою роль и то, что венский двор заигрывал с Густавом-Адольфом и подталкивал его к примирению с Сигизмундом. Таким образом, польско-шведская война была отсрочена и возобновилась с полной силой только в 1621 г. А в 1617 г. Сигизмунд III в последний раз бросил свои войска, во главе с королевичем Владиславом, на Москву. Свыше года продолжалась смертельная схватка. Москва была обессилена, истекала кровью, но сопротивлялась отчаянно.

1615–1617 гг. напомнили московским боярам и дьякам все дипломатические уроки XVI в. Опыт показывал, что борьба Московского государства за независимость и за русские земли — смоленские, черниговские и новгород-северские — вовсе не является только русско-польским делом. Сама жизнь понуждала их к известному уразумению общеевропейского баланса международных сил и к поискам в Западной Европе кого-либо, кто послужил бы противовесом слишком пристрастному арбитру в борьбе с Речью Посполитой — Империи. В самом деле, император Матвей, взявшийся за посредничество в 1615–1616 гг., даже не признал де-юре нового русского царя Михаила Федоровича Романова и, следовательно, признавал права на русский престол польского наследника Владислава — ибо только так, альтернативно, стоял тогда вопрос об этом признании перед европейской дипломатией. Иначе говоря, «посредник» был союзником одной из сторон: ведь спор о правах Владислава был одним из важнейших вопросов русско-польских переговоров. Правда, Матвей вступил де-факто в сношения с новым московским царем, но только для того, чтобы удобнее было поддерживать требования Сигизмунда III. Мало того, московскому правительству стало известно, что император оказывает прямую военную помощь полякам войсками и деньгами[37]. Следовательно, продолжение войны с Польшей даже при самых героических усилиях было безнадежным, раз невидимая рука все равно поддержит противника всякий раз, когда тот начнет слабеть.