Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В непосредственной связи с этим движением и деятельностью бродячих агитаторов стоят новые вспышки крестьянской борьбы в Чехии в 1627, 1628, 1630 гг.[71] В конце 1626 г. началось движение в Гарце

[72], в 1627 г. — во Франконии между Фульдой и Вюрцбургом. В 1628 г. имела также место довольно значительная новая попытка восстания в Шварцвальде (область Хауенштейн), однако она была удушена одним из самых страшных спутников Тридцатилетней войны — эпидемией чумы.

С развертыванием войны к прежним мотивам крестьянских движений все более примешиваются новые провоцирующие факторы, проистекающие из методов самой войны. В 1631 г. крестьяне выступают в Крайне против налогового гнета и бесчинств солдатни; в 1632 г. — в Верхней Австрии, в связи с известиями о приближении шведских войск[73]

; в 1633–1634 гг. — в Южной Баварии, от Изара до Инна, по поводу новых военных налогов и бесчинств расквартированных у крестьян наемных солдат. Но эти новые мотивы — лишь дополнительный оттенок. Основная почва крестьянского сопротивления остается прежней. Доказательство этому дают как баварское восстание 1633–1634 гг. (одно из крупнейших крестьянских восстаний периода Тридцатилетней войны с отчетливой антифеодальной программой), так и большое восстание, разразившееся в Штирии и Крайне в 1635 г., т. е. в самый разгар Тридцатилетней войны. Это крестьянское славянское восстание, от которого сохранились ценные программные материалы, было направлено в первую очередь против феодального гнета, а также против непосильных государственных тягот. Крестьяне расправились со множеством замков и монастырей — примерно так же, как они расправлялись с ними во время Великой крестьянской войны 1525 г.[74] Но это восстание осталось изолированным: соседние территории успели уже подвергнуться жестокому кровопусканию, испытать опустошения и ужасы Тридцатилетней войны.

Восстания 1626–1635 гг. иллюстрируют лишь ту тенденцию, которая была заложена в общем развитии крестьянских движений в Империи до Тридцатилетней войны и которой война не дала полностью проявиться. Другой иллюстрацией того же может послужить весьма зрелая крестьянская война с разнообразными социальными, политическими и религиозными требованиями, охватившая в 1653 г. ряд кантонов Швейцарии[75]; она косвенно свидетельствует о тех тенденциях, которые проявились бы и в Германии, ибо Швейцария в отношении аграрного строя очень напоминает районы Юго-Западной Германии, но не подверглась опустошениям Тридцатилетней войны.

Иначе говоря, входившие в состав Империи земли ко времени Тридцатилетней войны созрели для нового большого революционного взрыва. Если сравнить перечисленные выше движения с «репетициями», предшествовавшими Великой крестьянской войне 1525 г., то станет ясно, что в первые десятилетия XVII в. Империя стояла у порога такой, крестьянской войны, по сравнению с которой сами события 1525 г., может быть, показались бы только «генеральной репетицией». Но все-таки инициатива всех этих движений находилась не в руках крестьян: в конечном счете они были только ответом на вое новые и новые попытки дворян увеличить зависимость и повинности своих «подданных».

К сожалению, источники почти не дают возможности заглянуть во внутренний мир крестьянина. Из официальных реляций, административной переписки, судебных актов, даже из программных документов крестьянских восстаний не видно, что таилось в сознании крестьянина, был ли он совсем слеп в своей борьбе, т. е. ограничен насущнейшими нуждами и интересами, или же он рисовал перед собой какой-то общественный идеал и отваживался на критический разбор существующих общественных порядков? Этот интимный и затаенный мир почти не мог запечатлеться на страницах письменных документов, разве что в «Песне Фадингера»[76], его следы скорее могли бы сохраниться в фольклоре, но и там они стерты 300-летней реакцией. Из-за отсутствия источников историки часто склонны упрощать, опустошать и, так сказать, схематизировать духовную жизнь крестьян прошедших эпох. Однако в нашем распоряжении есть первоклассный источник, позволяющий все же приподнять краешек завесы над внутренним миром крестьянства как раз того времени, когда кривая его классовой борьбы достигла наивысшего подъема. Это — знаменитый простонародный роман Гриммельсгаузена «Симплициссимус» («Приключения немецкого простофили»).