Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Совсем иным образом отразилось на судьбе Империи Карла V вступление на международную арену Московского государства[18]

. Еще Максимилиан I Габсбург в конце XV в. оценил потенциальную мощь этой восходящей державы и пытался заключить с ней союз против силы, казавшейся тогда особенно опасной для Габсбургов в Восточной Европе, — против Ягеллонов, королей Польских и великих князей Литовских, претендовавших, как и Габсбурги, на обладание Венгрией и Чехией. Римский папа, со своей стороны, искал союза с Московским государством против Турции. Однако ничего серьезного из этих поисков не могло получиться, ибо первоочередной и центральной задачей внешней политики Московского государства, поскольку оно поворачивалось лицом на Запад, была борьба с немецким Ливонским орденом в Прибалтике, захватившим здесь в свое время исконные русские земли, отгородившим Русь от Балтийского моря и перерезавшим для нее всякую возможность торговых и культурных сношений с Европой. Орден был вассалом германского императора и подчинялся верховной власти римского папы. На этот-то форпост Империи в Северо-Восточной Европе и обрушились удары Московского государства при Иване III в начале XVI в. Что это было косвенно войной с Империей, видно из почти одновременных закрытия ганзейской конторы в Новгороде (в 1494 г.) и заключения союза Ивана III с Данией, «владелицей Балтийского моря», находившейся тогда в ожесточенной борьбе с княжествами и городами Северной Германии (а также с едва еще поднимавшей голову Швецией). Эта стычка Московского государства с немецкой Империей в лице ее форпоста Ливонии была бурной, но короткой. В течение первой половины XVI в. руки Василия III и Ивана IV были в основном связаны борьбой с осколками Золотой Орды, а на западе одно время Василию III пришлось даже пойти на союз с императором Максимилианом I и гроссмейстером Тевтонского ордена Альбрехтом против польского короля и великого князя Литовского Сигизмунда I.

По мере того, как на Востоке снова очерчивался опасный образ Московского государства, тревога Империи, в первую очередь восточногерманских князей-протестантов, и их давление на общеимперскую политику усиливались. В 50-х годах XVI в. Иван IV расправился с Казанским и Астраханским ханствами — обломками Золотой Орды — и тем развязал себе руки для возобновления борьбы на Западе. Уже в 1551–1553 гг. он встревожил Германию нескрываемыми приготовлениями к возобновлению войны с Ливонией, или, вернее — за Ливонию, за выход к Балтийскому морю. Турецкие силы, как мы знаем, в 1551 г. тоже возобновили свое наступление на Европу. На германском горизонте возникла угроза одновременного русско-турецкого давления. В этой предгрозовой атмосфере князья-протестанты и произвели с французской помощью свой последний решительный нажим на Карла V, завершившийся его отречением и распадом Империи.

Иными словами, одной из причин крушения габсбургской всеевропейской державы явилась необходимость для «Центральной Европы», составлявшей существенную часть этой державы, перенести акцент своей внешней политики с запада на восток. Крушение державы Карла V, собственно, и состояло в том, что «Германия» (в широком и условном смысле слова) вышла из ее состава. В свою очередь, Германия имела эту возможность выделиться из всеевропейской полицейской державы по той простой причине, что именно в Германии революционная опасность была на известный срок устранена кровавыми оргиями 1525 г. Держава же после 1556 г. продолжала существовать и нести свои прежние реакционные социально-политические функции, но только размеры ее сильно сократились: это была монархия Филиппа II Габсбурга, государя Испании, Италии, Нидерландов и обширных заокеанских колоний, претендента на английскую и французскую короны, «демона всех западных стран», как его называли, не обладавшего императорским титулом, но игравшего роль «универсального» главы и вождя всеевропейской католической реакции. А обособившаяся Германия (с прилегающими землями), т. е. «Империя» в узком смысле слова, доставшаяся Фердинанду I Габсбургу, почти так же полно погрузилась на ближайшие десятилетия в восточную политику, как прежде, при Карле V, она была поглощена политикой западной.

То, что принято называть «веротерпимостью» первых императоров после Аугсбургского религиозного мира 1555 г. — Фердинанда I и Максимилиана II, — точнее было бы назвать гегемонией лютеранских княжеств Северной и Северо-Восточной Германии в политической жизни Империи и преобладающим влиянием этих князей на императоров, хотя последние и оставались по вероисповеданию католиками. Императорская власть в значительной степени ориентируется теперь на интересы лютеранских князей, а признанный глава лютеранской партии саксонский курфюрст Август, со своей стороны, систематически поддерживает политические мероприятия императоров. Этот блок, несомненно, связан с тем, что в центре внимания Империи как целого стоят восточноевропейские дела, наиболее непосредственным образом касающиеся восточногерманских князей-протестантов.