Тринадцать подвигов Шишкина

– Душераздирающая вещь! Особенно, где про гостью грустную. И всё-то для праздника готово, и соседи уже вовсю его отмечают, а здесь… Никак не наступает этот новый старый Новый год!

«Соседи старый старый Новый год провожают, – укоризненно пояснил внутренний голос. – До нового старого они тоже ещё не добрались. Но почему герой стиха гостью развеселить не может?»

– А грусть-тоска самого его съедает. Одолела молодца.

Грусть подкралась незаметно,Приютилась на душе,И соленою слезинкой,Проявилась на лице.Каплей маленькой упала,Растворилась вся в воде,И по речке побежала,Покатилась по реке.К морю синему приплыла,Заплескалась на волне,А потом вдруг испарилась,

И не видно, нет нигде.

«Но вот же испарилась! Чего же он гостью-то не веселит?» – не унимался внутренний голос.

– Ты понимаешь… – Шишкин-младший даже задумался на мгновение, как бы поделикатнее преподнести своему постоянному собеседнику истинную причину грусти автора стихов:

Всего лишь пять часов утра,И крепким сном все люди спят,Соседка бабка втихаря,Охапку дров моих несет.Я так и ахнул на толчке,Штаны свои едва надел,Подумал, что приснилось мне,Что обезумел, опупел.Но нет – это не снится мне,Мои дрова старуха прет,А я стою тут на толчке,Но, что так в жизни не везет?

«Да… Это, конечно, любого из колеи выбьет… Помнишь, как сам-то переживал, когда тебе дрова привезли? Спасибо Сереге Доржиеву и тимуровцам…»

– Да помню я, помню! – раздраженно отмахнулся Шишкин-младший, уличённый в факте куркульства.

«А чего там всё-таки с гостьей-то? Нигде автор не сообщает о её дальнейшей судьбе? По-человечески переживаю за девушку…»

– Щас поглядим… – Шишкин-младший зашуршал бумажной пачкой. – Так-с, так-с… А, вот…! «Ты что-то крикнула обидное с балкона, я выругался матом про себя».

«И всё?!»

– Ну почему же… Это в оном двухстрочном «стихе» всё, а в другом автор уже вслух заявляет:

Не подходи, не приближайся,Меня обидеть не старайся.Не рви мне душу изнутри,Глазами в сердце не смотри.Веревок из меня не вей,И кровушку мою не пей.И если хочешь жить одна,Живи, живи любовь моя.

«В общем, гуд бай, май лав, гудбай!.. И чего, больше про любовь не пишет?»

– Да завались ещё! Но появляются и другие темы. Про войну, про погоду и времена года опять же… А вот и вовсе драма жизни:

Он кочегаром числился в конторе,Одет, как денди лондонский ходил,Частенько местный участковыйЕго проведать приходил.Все знали, что «щипач» парнишка,Но взять его с поличным не могли,И знали, что сидел он в зоне,И что отца его охранник застрелил.Профессия ему досталась по наследству,В делах своих он преуспел,И если захотел, то «Волгу»В один бы день он заимел.Но жадным не был тот парнишка,

И кодекс чести он блюдил,На жизнь хватало и с излишком,И просто значит жил он, как хотел.Года, как птицы пролетели,Кто говорит, что он запил,Кто говорит, что в зоне завалили,А кто, что за бугор свалил.По жизни много я мотался,Людей я разных повидал,Судьба одних текла прекрасно,Других же оставляла не у дел.

«О, да Никифор Ляпис-Трубецкой нервно курит в сторонке! «Страдал Гаврила от гангрены… Служил Гаврила почтальоном… Гаврила ждал в засаде зайца… Гаврила шёл кудрявым лесом, бамбук Гаврила порубил…» Классика жанра![6] – обрадовался внутренний голос. – Это же можно и под три аккорда, позаунывнее, с надрывным причитанием… Хотя примитивно оценивать автора тоже неправильно. Вон он и денди лондонского поминает А это уже – у самого Пушкина!»

– «Меня не надо фильтровать через рентген»!

«Ты чего, Шишкин?!» – испугался внутренний голос.

– Это не я, это автор требует.