Тринадцать подвигов Шишкина

…Смутное расплывчатое пятно – так забрезжил свет в глазах Семёна Михайловича Кобылина. Постепенно пятно трансформировалось в квадратное, грубой лепки, прокаленное на солнце и ветрах, лицо председателя колхоза Потапа Потаповича. Лицо было столь наполнено неподдельным сочувствием и жалостью, совершенно и никогда ему несвойственными, что Семён Михайлович понял: кранты!

Вот как не страшно, оказывается, умереть. И подтверждается то, о чём он, Семён Михайлович, размышлял лишь в минуты самого интимного откровения души: загробный мир существует и делится на ад и рай.

А ещё понял Кобылин, что чаша, наполненная его земными грехами, на весах Высшего правосудия перевесила чашу свершённых им доброполезных дел, и отныне гореть ему в аду нескончаемо. Кабы лики ангелов небесных над ним склонилися… Вон как оно, в преисподней-то: не только чаны со смолой, а и Вечный Укор за содеянное!

– Ну, слава тебе! А то всех напугал, японский городовой! – прогудел иерихонской трубой председатель, расплываясь щедрой улыбкой, которой боялись даже чмаровские волкодавы. Это для непосвящённых председателева улыбчивость нечто приятное, а уж Семён Михайлович, как и другие члены правления, ведал, что за ней последует, ежели за тобой хотя бы сущая безделица-огрех числится.

Тут же, из-за левого председательского уса, в поле зрения Семёна Михайловича появилось заплаканное до опухлости лицо Нины Степановны, законной супруги, что ещё больше уверило Семёна Михайловича в точности его нынешнего местопребывания.

– Сёма-а, родненький… Слава тебе, Господи!..

«Ишь, Бога, за то что в ад меня спровадил, благодарит… – со спокойной, отстранённой горечью подумал Кобылин. – А я её, почитай, тридцатку лет терпел… Хотя, вообще-то… Ничего баба была, а местами и временами – та ещё коза…».

Одновременно в голове вяло шевельнулось недоумение: откель в загробном аду супруженица? До чего же всё-таки бабы пронырливый народ! Да сядь ты на кухне, подопрись рукой, поголоси – чай, не чужой человек преставился. Да и то, долго не голоси. Опосля наголосишься, кады все похоронные дела обустроишь. Куды с добром! Первым делом сюды пропихнуться надо – удостовериться, что благоверный точно по адресу прибыл…

– Улыбается! Улыбается! – раздался знакомый голос, и, теперь уже над кругляшом лица супруги, возникла довольная физиономия Мишки Бянкина.

Это тоже вызвало у Кобылина некоторое недоумение, потому как одновременно оказаться в адском месте он и Бянкин – ну никак не могли! К тому же Бянкин в выцветшем солдатском бушлате выглядел старожилом этих мест, хотя был моложе его, Семёна Михайловича, почти на два десятка лет. Но он, Кобылин, ещё не выжил из ума и точно помнил, что розовощёкий толстомордый Мишка только что подкалывал его у «газона». Ну не могли же они враз окочуриться и одновременно поступить сюда с того, земного света! И, тем более, раньше его Мишка не помер, это уж точно.

Семён Михайлович напряг мозги и стал восстанавливать события. Стало быть, за́раз, на школьном огороде… «А-а-ах! – пронзила страшная мысль. – Кабан!!! Кабан…»

Семён Михайлович с тоской и скорбью сосредоточил взгляд на лице председателя колхоза. От оно как… Хряк и Потапыча сгубил… Но это-то понятно: груз ответственности за дела огромного хозяйства раздавил председателя. А что прямиком в ад – да кто ж бы сомневался! Хотя, по-человечьи, жаль. Руководитель сурьёзный, большая потеря для областного народного хозяйства, особливо в аграрном секторе… «Вот одна, самая страшная адова мука: будет теперича председатель ходить за мной здесь неотступно и – куды там в глаза! – в душу смотреть, выворачивая её наизнанку!..»

Семён Михайлович медленно опустил веки, из-под которых тут же показались и скатились по побледневшим щекам крупные слёзы.

– Анжелика Фёдоровна! Анжелика Фёдоровна! Скорее!! – хором гаркнули над головой, от чего Кобылин невольно вздрогнул всем телом. – Скорее, доктор! Припадок у сердешного! Слезой заливается и судорога бьёт!!

«Жив! Жив!! Жив!!! – мгновенно выскочил из умственной прострации Кобылин. – Вот, дурак, нагрезил! И чего только фантазия не навертит!..»

Он радостно распахнул глаза и с ещё большей радостью убедился, что прав: теперь перед глазами маячило сосредоточенное личико фельдшерицы-красавицы Анжелики Фёдоровны Заиграевой, внимательно уставившейся на кончик иглы вертикально вздетого шприца.

– Н-не надо… – прохрипел Кобылин.

– Надо, больной! – отрезала Анжелика Фёдоровна.

И тут же Кобылин почувствовал, как кто-то зажал его руку, туго перехватил выше локтя. И как игла вошла в вену почувствовал.

– Ну, вот и ладненько, – через мгновение проговорила молодая фельдшерица.

И снова перед глазами возникло лицо супруги.

– Как ты, Сёмочка?

– Жи-во-ой… – уже более членораздельно отозвался Кобылин. – А ты чего удумала? Не дождёсся…

– Напугал ты нас, Михалыч, – откуда-то сбоку вновь раздался голос Бянкина.

Но в поле зрения снова возник квадратный лик председателя колхоза. И снова с несвойственным ему выражением виноватости, что бросало в такую панику – какие там укольчики!