Тринити

Он все собирался с духом сказать еще что-то, все собирался, собирался, но ему как-то все не говорилось, словно отнялся язык. Прорехов обогнул трибуну и снова подошел к рампе, чтобы объявить о самом главном с более близкого расстояния. Ему почему-то показалось, что даже здесь, с такой близи, его не услышат и придется кричать, но и крик тоже никто не услышит, вот беда! Он нагнулся к первым рядам, чтобы произнести слово, чтобы донести весть, но в этот момент его живот вздуло, вспятило, вспучило и, как-то неестественно задрав голову вверх, Прорехов схватил себя правой рукою за место на тыльной стороне локтя левой руки, где была зашита ампула, посмотрел на ладонь, не отпечаталось ли на ней чего, и увидел, как рука в месте зашивания начала синеть. Она синела быстро, синева сразу доползла до плеча, стала захватывать грудь, живот, ноги. Прорехов схватился за горло и разродился страшной по своей силе струей, которая, как из жерла фонтана, рванула далеко вперед и плюхнулась на первые ряды и дальше, дальше, хлынула, покатилась. Своей плотной массой она затронула весь местный истеблишмент, всех приближенных, весь цвет, всех друзей, родных и близких, которые занимал первые ряды. У него началась истощающая его прямо на глазах рвота.

После этого Прорехов упал и больше не вставал.

К нему бросился Завязьев. Он знал, в чем дело.

В этот момент на сцену, весь запыханный, явился я. Указ, который я намеревался зачитать от имени президента, совершенно не ложился на обстановку.

Люди Завязьева вынесли Прорехова из зала на воздух.

Вызвали «скорую». Может быть, в этом и был какой-то смысл.

Президента искали три дня — безрезультатно.

Затем был объявлен федеральный розыск — все по нулям.

Потом догадались, что надо прощупать все на озере, в землянке. Но и там жаждущих встречи с президентом Макаровым ждал один Бек.

Вся предыдущая история России являла собой историю упускания шансов. Сейчас у нее в руках находился последний, самый крупный шанс, упустить который означало бы поставить точку.

Я вернулся в Москву через день. Артамонов с Деборой, Натан, Пересвет, Нинкин-Пунктус, Решетов с Ириной, Матвеев, Фельдман, Татьяна, Настя, Дастин и еще несколько человек из инициативной группы ждали меня на вокзале в ресторане «One way chicken». Предполагалось, что я прибуду вместе с Прореховым. Накануне я не стал докладывать им о случившемся по телефону. А сейчас рассказал все вживую.

Они выслушали меня без единой эмоции, потому что вопрос с пропавшим президентом затмевал все, что происходило с другими людьми страны.

— Я выхожу из игры, — сделал я выстраданное заявление, — такие дела не по мне. Я с большим уважением, но не в состоянии… Существовать в таком напряженном поле… не приспособлен. Чужая стихия. Танталову жизнь могут выносить титаны, а я никакой не грек. Меня занесло на вашу поляну, отнюдь не земляничную, случайно, как варана на раскаленную взлетную полосу. И, чтобы не спалить пятки, я должен с нее свалить. Умываю руки. Писать книги о таких суровостях я еще как-то в состоянии, но находиться внутри?.. Для этого нужны другие манишки и другие мошонки.

Ответных слов не нашлось. Да они и не требовались.

Я понимал, что у моих друзей не было другого выбора, кроме как отпустить меня.

На прощание я спросил Артамонова насчет бумаг для завершения трилогии, если таковые имеются.

— А зачем они тебе? — сказал он просто. — Ты сам все видел. — И кликнул официанта. — Все замкнуто на себя, — произнес он, обращаясь больше к Татьяне. — Когда-то мы встретились с ней в вестибюле института и думали, что это не сыграет никакой роли.

— Но все сложилось совсем по-другому, — улыбнулась она.

_{МОСКВА 2004 год}