Триумф и трагедия : Политический портрет И. В. Сталина : Книга 2. Часть 2

Я видел много документов с сообщениями о голоде, о котором никогда не информировали ни печать, ни радио. В марте 1945 года, когда Сталину доложили о тяжелом положении в Читинской области, реакции опять не последовало. Правда, Молотов отдал распоряжение направить в Читу дополнительно муку. А в тот год там собрали… по 1,3 центнера зерна с гектара. Берия информировал, что, например, в селе Буторино Бе-лейского района дети крадут корм у свиней… А цензоры, вскрывая письма, направленные на фронт из Читинской области, констатировали: в Моготуйском районе едят дохлых кур; в Сковородино подобрали павших лошадей и съели их; в У дедовском районе съели всю лебеду, крапиву, хмель, корни пырея… Сообщали и о страшном, чудовищном: доведенная до крайнего отчаяния мать семерых опухших от голода детей А.В. Демиденко убила младшую полуторагодовалую дочь и употребила ее в пищу, чтобы спасти остальных…³⁸

Неимоверно тяжело писать об этом. Такой страшной была для народа война. И эти дикие случаи, казалось, не могут быть прямо отнесены на счет Сталина. Но всю жизнь он был бесчувственным. Для него люди — это "масса”, огромная и бесформенная. Страдания и горе "массы”, по мысли "вождя”, — суровая необходимость, и только. Он считал естественным, что великие цели требуют великих жертв. Сталин всегда думал — и здесь он был не одинок, — что верность революционному радикализму означает и беспощадность на пути к намеченным вершинам. Ведь там будет властвовать он или, в крайнем случае (если не доживет до коммунизма), там будут властвовать его идеи! Если размениваться на мелочи бытия, то можно утонуть в суете повседневности. Настоящий лидер, полагал Сталин, не должен быть сентиментальным. Но об этом он публично гово-рить не будет. Это тоже его "тайна”. Наоборот, пусть все знают, что он "заботится” обо всех.

Многие долгое время думали, что диктаторское правление Сталина держалось прежде всего на его авторитете, духовной, нравственной власти над людьми. Но сам Сталин знал, что это не так. Его главные инструменты — аппарат насилия, сосредоточенный в НКВД, и партия, которую он давно и настойчиво превращал в идеологический "орден”. Это уже были не просто "приводные ремни” его воли, а главные элементы той Системы, которую он создал. Именно эти инструменты власти отождествляли социализм и "вождя”. То были "тайны” его силы и влияния. Но были у него и личные тайны.

Сталин, по-видимому, не вел дневников, был осторожен в записях. Многие документы по его указанию уничтожались. В толстых томах его переписки (собственно, писали, докладывали ему, Сталину, а он лишь решал устно или письменно, оставляя короткие резолюции типа "согласен”, "доложите о результатах”, "дело продумано плохо” и т. д.) иногда встречаются его пометки: "Прошу эти документы уничтожить. И. Ст."³⁹. Как удалось установить, порой уничтожались доклады о выполнении его некоторых указаний по линии НКВД. Сталин был одним из немногих, кто имел право читать зарубежные материалы, в которых он изображался зло, карикатурно, в духе политической сатиры. Для Сталина чтение переводов этих документов играло роль аккумулятора ненависти; он "заряжался” злобой на бесчисленных врагов — в стране и за рубежом.

Например, в августе 1937 года Сталину сообщили, что один из "бывших”, поэт Т.Н. Гарин-Михайловский, зарабатывая себе на жизнь, хочет опубликовать в эмигрантской прессе поэму "Пушкин и Сталин”. Одновременно с сообщением прислали и текст поэмы, подготовленный в виде диалога "вождя” с великим русским поэтом. Сталин тогда со злобной брезгливостью перелистал страницы рукописи, отпечатанной еще на старинной машинке с "ятью”, и остановился на заключительных строках поэмы:

"Сталин (просыпается, протирает глаза, смотрит вокруг и перелистывает тома Пушкина. Один.)

Нет, это не был Пушкинъ, ясно:Ищу цитаты я напрасно…

И самозванец, видно, мнеЯвился въ полуденном сне…Но "Божество проголодалось"!Недаром мне во сне являлось

Шашлык и красное вино,Да имя новое одно… (кричит):Эй, слуги! Мой обед всегдашнийИ список ГПУ вчерашнийЯ имя дать одно забыл

Проклятый Пушкинь с толку сбил…(Довольный потирает себе руки.)Итак, товарищи, в работеИ в государственной заботеТечет, как Волга, жизнь моя…Знай Пушкинь — "Русь не ты, а Я!” ⁴⁰