Триумф христианства. Как запрещенная религия перевернула мир

Впрочем, питаясь известными мыслями сам, никто да не вредит ими другому: что один узнал и понял, то пусть употребит, если возможно, в пользу ближнего, а когда это невозможно, должен оставить его. Одно дело – добровольно принять борьбу за бессмертие, а иное – быть вынужденным к ней посредством казни («Жизнь Константина», 2.60).

Константин ясно и четко говорит, что не собирается ни навязывать людям религиозные практики против воли, ни запрещать почитать богов так, как они считают нужным. Собственные слова его показывают, что Гарольд Дрейк, ведущий специалист по царствованию Константина, скорее всего, прав: Константин предпочитал действовать убеждением, а не насилием.

Твердая рука Константина

Однако из всего этого не стоит делать вывод, что Константин был мягким или слабым правителем. Историк римского общества Рамси Макмаллен поднял вопрос о том, что изменилось для империи на практике, когда император стал христианином[227]. Просматривая «Кодекс Феодосия», можно найти там уголовные законы, принятые Константином, и обнаружить, что он предпочитал поистине драконовские меры. Безусловно, большинство этих законов направлены на защиту общественного спокойствия и утверждение базовых моральных принципов. Но наказания!.. Чиновникам-взяточникам отрубали руки («Кодекс», 1.16.7), нерадивым опекунам, не уследившим за девичьей честью своих воспитанниц, заливали в глотки расплавленный свинец («Кодекс», 9.24.1), сборщиков налогов, грубо обращавшихся с задолжавшими женщинами, «казнили с применением пыток»; доносчиков душили и, «отрезав язык, вешали им на шею» («Кодекс», 10.10.2); рабов, жаловавшихся на господ, распинали («Кодекс», 9.5.1.1); виновного в отцеубийстве или матереубийстве следовало «не казнить ни мечом, ни огнем, ни иным привычным способом, но зашить в тесный кожаный мешок вместе со змеями», а затем бросить в реку или в море, дабы, «еще живой, он утратил все чувства» («Кодекс», 9.15.1).

Как совместить такое изуверство с образом императора-христианина? Макмаллен полагает, что к IV веку в христианстве вышла на поверхность скрытая в нем жестокость. Он обращает внимание на возрастающую в это время популярность литературы, о которой мы уже упоминали: красочных описаний адских мук для тех, кто не желает повиноваться воле Божией[228]. Быть может, «что на небесах, то и на земле»: если сам Бог так карает грешников, почему же мы здесь должны поступать иначе? Как пишет Макмаллен: «Религиозная вера порой делает наказания особенно суровыми, жестокими и беспощадными»[229]

.

Язычникам было важно лишь правильное отправление культа. Христианство же, напротив, направляло свой пыл на всю человеческую жизнь. Отсюда множество новых преступлений – и все с запретами один другого суровее и с угрозами страшных кар.

Схожим образом подчеркивает Макмаллен и другое ключевое различие между христианством и традиционными языческими религиями, которое мы уже видели: центральную роль религиозной этики. Верно, язычники в целом были, как правило, не лучше и не хуже христиан. Но в языческих кругах этика – за редкими исключениями, вроде отцеубийства, – относилась к ведению философии, а не религии. Поэтому религиозные культы, как правило, не имели отношения к поведению человека, к его повседневным добрым или дурным делам. Не так обстояло дело в христианстве. А это, продолжает Макмаллен, означало, что тесная связь христианской религии с имперской властью вела и к более суровым наказаниям за безнравственные поступки. Говоря его словами: «Язычникам было важно лишь правильное отправление культа. Христианство же, напротив, направляло свой пыл на всю человеческую жизнь. Отсюда множество новых преступлений – и все с запретами один другого суровее и с угрозами страшных кар»[230].

Суровость Константина тяжким бременем легла не только на безымянных и безвестных жителей империи. Затронула она и его собственную семью. Мы уже видели, как, стремясь к власти, Константин казнил собственного десятилетнего племянника, сына своего соперника Галерия. Но впереди у нас еще более шокирующая и, пожалуй, загадочная история: смерть – возможно, от руки Константина, – его старшего сына Криспа и жены Фавсты.