Триумф красной герани. Книга о Будапеште

Думаешь о том, что городок получился милый и уютный, симпатичный и доброжелательный, но что-то в нем смущает. Чего-то не хватает. Что-то не так. Потом приходит догадка. Картина мира, которую держали в уме авторы Векерлетелепа, неполная. Здесь есть скверы для прогулок с младенцами, дворики для детишек, пивные для взрослых мужчин и кондитерские для взрослых женщин, уютные тенистые уголки с лавочками для стариков и старушек. Кто пропущен? Правильно, подростки.

Как и в идеальном городе Альберти, в идеальном мире Векерлетелепа настоящим населением считаются взрослые, в крайнем случае – взрослые и их малые дети. Взрослому здесь есть чем заняться и есть где отдохнуть. Подростку же приткнуться некуда. Не для него пивная («Молод еще!»), не для него детские уголки («Что я, маленький?!»). Ни стадиона, ни танцплощадки. Куда тинэйджеру податься? Может, проектировщики полагали, что он пойдет в церковь? Церковь-то есть…

Подростки, о которых не подумали, мстят. Путешественнику торжественный портал одного из зданий издалека может показаться украшенным разноцветной мозаикой. Ничуть – на стенах яркие, разноцветные, но бездарные граффити. И не приходится удивляться: куда-то же надо выплеснуть энергию этим «несосчитанным» архитекторами деткам.

И это не частная ошибка проектировщиков Векерлетелепа. Таков был мир тогдашней Европы: молодежь, подростки еще не составляли в нем отдельной группы. Грань между детством и взрослостью рисовалась четко. Во всех социальных слоях ребенок становился взрослым сразу, как только заканчивалось детство. Молодость, как состояние неопределенности, незрелости, считалась подозрительной. Газеты рекламировали средства для ускоренного роста бороды, молодые люди без всякой медицинской надобности носили очки и трости, чтобы казаться солидней и старше. И, как замечает Стефан Цвейг, тонкий и наблюдательный свидетель эпохи, «на любом поприще молодость являлась недостатком, а старость – достоинством».

Через полвека все изменится. Поколение бэби-бума сформирует культ молодости, у населения появится свободное время, в моду войдет спорт, исчезнут бороды, девушки наденут мини-юбки, а парни освоят велосипеды, ролики и скейты, появится специальная молодежная одежда и даже специальная молодежная музыка.

И выяснится, что задуманный как идеальный город, Векерлетелеп вошел в историю градостроительства не моделью будущего, а сразу – памятником прошлого. Его любят, о нем пишут в путеводителях, за ним по мере сил ухаживают, чистят и моют. И сохраняют, как сохраняют в Будапеште все – от фрагмента крепостной стены, в Средние века окружавшей Пешт, до старинных часов, едва ли не с тех же пор стоящих в холле гостиницы «Астория».

Цинциннат, призванный от сохи

В холле отеля «Астория» на каминной полке (камин давно не действует), отражаясь в зеркале, стоят часы с бронзовой фигурой. Сказать бы, что часы старинные, но достаточно упомянуть, что «Астория» эта – будапештская, и слово «старинные» начинает звучать тавтологией. Да и часов-то, честно говоря, нет. Постамент есть, отдельная приступочка на постаменте имеется, есть протянутая над пустым местом, где они когда-то были, бронзовая рука знаменитого римлянина. Но сами они уже призрак. Отель с тикающими по ночам невидимыми часами-привидением? С Будапешта станется.

В отличие от многих прочих мест и объектов, и постамент, оставшийся от часов, и отель не только старинные, но и просто старые. Откровенно старые, без притворства. Без показного «антиквариатства», без привязки к императрице Елизавете или другим знаменитым именам. И без глянца свежей реставрации. Прямой и честный взгляд: «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной».

Римлянин, красиво стоящий слева от исчезнувших часов, изображен еще раз, на бронзовом рельефе, украшающем переднюю стенку постамента. Имя ему Цинциннат, Луций Квинкций.

Оный Цинциннат изображен в тот самый главный, самый опознаваемый момент биографии, который, собственно, и ввел его в историю. Это мы сейчас с ходу и не сообразим, что за Цинциннат такой. А гимназисты тех времен, когда «Астория» строилась, Цинцинната с Цицероном еще не путали, хочется верить.

Хотя дело-то давнее. Теперь уже и не выяснить, правда ли, что его, известного скромностью, стойкостью и приверженностью к простым сельским трудам и добродетелям, позвали раз ввиду опасности, исходившей от сабинян, в диктаторы. Приди, мол, и возглавь. Он, конечно, пришел и возглавил, и разбил, но главное – как позвали. Он в тот момент трудился на поле. Самолично, как подобает. Шел за быками своими, тяжкий сей труд исполняя… И вот являются к нему в такой ответственный момент послы от Римского Сената и первым делом просят надеть тогу. С собой они ее принесли, что ли? Будем считать, что принесли. Белую, шерстяную. Тяжелая вещь, кстати, – шестиметровое полотнище. Плащ-палатка практически. Цинциннат, значит, весь потный, взмокший, ему бы воды кто подал, а тут – тога. Но он человек ответственный, государственный. Надо – надел.