Триумф красной герани. Книга о Будапеште

Еще пример: во дворе с галереями невозможна компания шумных подростков с гитарами-магнитофонами-пивом. Не дураки же они, в самом деле, сидеть прямо перед глазами всех соседей, под присмотром бдительных бабушек из каждого окна? Тинэйджеры уходят на спортплощадки, в клубы; в пивные, как подрастут. А во дворе – тишина и благорастворение. Кто обеспечил? Архитектор.

Тот же архитектор позаботился о том, чтобы двор не превратился в автостоянку. Рецепт совсем прост – колонна, установленная посреди подворотни, две-три ступеньки у начала двора. И никто не заводит свою тарахтелку, пока вы спите, и никто не перекрывает машиной вам выход из подъезда.

В будапештском дворике невозможен Раскольников с топором под мышкой. Непременно ведь увидят, поприветствуют и спросят: «Куда идешь? Что несешь? Что невесел? Пойдем-ка пропустим по кружечке…» И осталась Венгрия без великого романа.

Архитектура – величайшее из искусств не потому, что «застывшая музыка», а потому, что определяет наше бытие и, следовательно, сознание. Мы в ней живем – как рыба в воде, как птица в воздухе. Она определяет наше поведение, наше понимание собственного места в мире. Низкий дверной проем вынуждает кланяться при входе. Высокая стрельчатая арка наводит на мысли «о высоком». Соседство монументальных колонн заставляет выпрямиться – или, наоборот, признать собственное ничтожество и постараться прошмыгнуть незаметно. Высота потолка коррелирует с самооценкой. Двор с галереями формирует соседское общество.

Архитектура формирует общество, и это приходится признать. Но верно и обратное: по архитектуре можно судить об обществе. Из всех искусств зодчество – самое объективное и вполне красноречивое. Именно потому, что по форме бытования – коллективное, то есть социальное. Поэт может писать «в стол». Художник может заставить холстами всю мастерскую и не показывать картины никому. Это их личное дело, обществу не больно-то и интересное. Но чтобы на свет появилось нечто архитектурное, необходимо, чтобы пришли к некоему согласию заказчик, архитектор и строитель. Нужно, чтобы первый сформулировал, что он, собственно, хочет. Второй – смог это смутное «ну, что б красиво, и вообще» перевести в проектную форму. Третий – сумел воспроизвести проект в материале, не перепутав местами этажи. Так что архитектура всегда выражает не автора-гения-индивидуума, а общество-нравы-эпоху.

И судить об обществе, если по справедливости, надо не по выдающимся шедеврам, хотя они тоже куда как красноречивы… Чтобы далеко не ходить: здание Парламента в Будапеште по стилистическим и эстетическим характеристикам близко к зданию Парламента британского, Вестминстерскому дворцу, возведенному на полвека раньше. Но наглядно отличается отсутствием чего-либо похожего на Биг-Бен, тем самым полностью проговариваясь насчет национального характера и образа жизни: часы на башне нужны тому городу, что неустанно торгует, бежит и торопится, и не нужны тому, что блаженно раскинулся на берегах Дуная, среди виноградников на зеленых холмах под ласковым солнцем.

Главный урок будапештского дворика с галереями – в идее соседства. Любить соседа не обязательно. Братских чувств к нему питать не нужно. Нужно лишь учитывать его присутствие и не делать в отношении него того, чего не хотел бы по отношению к себе. Золотое правило этики вытекает из жизни в таком доме само и с большей определенностью, чем из кодексов и проповедей. И распространяется на мироощущение большего масштаба.

Дворы Будапешта – выражение духа города в значительно большей мере, чем базилика (хотя бы потому, что религия никогда не была здесь на первом месте), чем Парламент, и даже – да простит нас Миклош Ибл – чем Королевский дворец. Двор может оказаться блистательным изначально и тщательно отреставрированным, а может – изначально бюджетным и безнадежно запущенным. Но ярусы галерей в нем будут, а, значит, будет нагляден механизм формирования общества. Так нагляден принцип действия механических часов и в Биг-Бене, и в старых ходиках: не в степени респектабельности дело, а в логике взаимодействия элементов.