Трое

— Зачем я ей? — спрашивает он себя. — И что хочет она от меня? Почему я должен быть участником этого сентиментального ритуала?

Он знает, что не откажет в любой ее просьбе. Проклятая слабость. Неужели и он должен будет смириться, и он будет вынужден преклоняться. И вместо судьи превратится в херувима! Жалкие вопли животного перед роковой неизбежностью! Куда делись его выводы?

Если бы это была не она, а какая-нибудь совершенно незнакомая молодая женщина, молодой мужчина, если бы в одном из этих домов умирал человек, то он, не задумываясь, пришел бы на помощь, сделал бы все, что в его силах, чтобы спасти умирающего!

Как будто, приемлемая мысль. Оправдание.

Перед домом, окруженном живой изгородью — лужайка. Он спокойно пересекает ее. Волочит полы плаща по земле и думает о травах, которые топчет своими ногами.

Останавливается. Щебетанье птичек заставляет его вздрогнуть. Справа — кусты. По их веточкам гоняется, прыгает и щебечет рой птичек. Какая-то летучая оргия, в которой отдельные голоса слились в бесконечный поток звуков, птичьего чириканья, пения и писка. Детское безумство и опьянение, радостное забытье, словно все эти птички только что родились, только что раскрыли клювики, только что оперились…

Забывшись, он слушает их. Он плохо разбирается в птицах. Может отличить разве только дрозда. Ему всегда было трудно отличить трели соловья от трелей его собратьев. Но эта вакханалия вливает в него частицу своей радости, частицу своего торжества. Словно чтобы напомнить ему о полной гармонии этого дня и о том, что и «предстоящее» — тоже часть этой гармонии…

У входной двери его встречает ее мать. Холодно, враждебно, словно он виновен за состояние ее дочери.

Она молча вводит его в дом, в знакомую ему мрачную гостиную. Доносится тяжелый неприятный запах.

«Подготовились», — отмечает он.

На подставке кипит сосуд с иглами для спринцовок.

Он садится на стул. Дверь, ведущая в комнату напротив, открывается и оттуда выходит врач. Краснолицый здоровяк, больше похожий на борца или мясника. Смотрит из-под бровей на Ивана и проходит в кухню мыть руки.

Оставшись один, Иван снова задумывается о своем присутствии здесь, о поведении, раздвоенности, которая сопровождала его всю дорогу, пока он ехал с завода, и которая впервые так сильно его смущает.

Он еще раз убеждает себя в правоте своих суждений и снова чувствует их несостоятельность. Ему хочется найти самое простое и ясное объяснение всему — подобно историку, принимающему какое-либо историческое явление таким, как оно есть, не отдавая предпочтения тому, что больше всего соответствует его вкусам. Но в следующий момент роль историка кажется ему явно упрощенной и чуждой. Столь же чуждой кажется ему и роль привыкшего к своему ремеслу регистратора мертвецов. И все это потому, что он не хочет признавать смерть, ее всевластие и неизбежность. Ему кажется, что смерть — это еще не конец, ибо он не может поверить в свою собственную смерть. С другой стороны, он все ощутимее чувствует ее силу, ее нависшую над этим домом тень, ее тленное дыхание.

Вымыв руки, доктор возвращается. Кивает Ивану и со вздохом опускается на соседний стул.

— Надеюсь, что через несколько минут вы сможете ее увидеть! — говорит он.

Ивану кажется очень странным это «сможете ее увидеть». Словно он очень страдает от того, что не может ее видеть.

Доктор протягивает ему пачку сигарет. Закуривают.

— Это рак! — доктор пускает клубы дыма. — Столько людей погибает! Только в нашем доме за год на тот свет отправились двое!

Иван должен принять эти слова как утешение. В утешении нуждаются люди, которые потеряли что-нибудь.

Доктор пытается назвать причины, которые, по мнению ученых, стимулируют возникновение рака. Он врач, основательно знакомый с данным вопросом, говорит легко, убедительно и подробно останавливается на каждой причине. Ивану следовало бы поблагодарить его за то, что врач старается его рассеять…

Но Иван думает, что все эти причины не имеют отношения к ней, что настоящая главная причина смерти жены (какой бы ни была болезнь) — ее определенное, осознанное или неосознанное нежелание жить. В течение всей их совместной жизни она чувствовала себя лишним, никому не нужным человеком. Иван был убежден, что в другие времена, в какую-нибудь минувшую историческую эпоху, более жестокую и грубую, она сразу же погибла бы от ударов судьбы…

Словоохотливый доктор рассказывает о других своих пациентах. Кто как болел, как умер. Парадоксы. О старике, пившем ракию из бочки, в которой случайно утопилась змея, и выздоровел, в то время как медицина была не в силах помочь ему.

Иван смотрит доктору в лицо и не слушает его. Его это даже начинает раздражать.

— Доктор? — говорит он. — Вы, наверное, очень боитесь?

Недоумение.

— Мне кажется, что когда вы рассказываете о страданиях ваших больных, вы в то же время радуетесь и торжествуете, что не вы, а они умирают!

На лице врача появляется ироническая улыбка.

— А вы не радуетесь? Лицемерие, голубчик, поповщина!

«Черт бы тебя подрал, верно!» — думает Иван с отвращением.

За дверью слышится тихий сдавленный крик, затем стон.