Трое на пути в Хель-гейт

«Соберись! А то нервничаешь на свидании с девушкой, словно при встрече с медведем».

Он остановился и привлек ее к себе, талия едва чувствовалась под толстой курткой.

— Я сильно по тебе скучал, Элиза. Потому что я люблю тебя.

— Гм, — сказала Элиза и чуть прижалась к Толуману. — Мне приятно это слышать. А когда ты меня полюбил?

— Сам не знаю. Когда ты тащила нас из горящего леса, твое лицо было перепачкано сажей, но прекрасно (Элиза фыркнула). А потом все чаще вспоминал твои милые серые глаза. Ты мне часто снилась.

— Вот как? Значит, мы встречались во снах… Но получается, у тебя любовь не с первого взгляда?

— Уж извини, — пробормотал Толуман.

Элиза слегка прыснула. Подняла лицо, и в лунном свете глаза приобрели волшебное и загадочное выражение.

— Я бы тебя помучила. За то, что ты меня долго мучил. Но у тебя уважительная причина, меня к тебе не пускали. А вот ты мне понравился сразу. Костер на берегу, красивый мужчина, и у тебя по лицу перебегали такие солнечные зайчики… А как вкусно накормил! Ты молодец, у меня бы не хватило духу признаться в любви. Скажи это еще раз.

— Я люблю тебя, Элиза, — сказал Толуман, а она потерлась щекой о меховой воротник его куртки и опять подняла волшебно-дымчатые глаза.

— А почему мы тогда только разговариваем? — прошептала она, прижимаясь сильнее.

Толуман коснулся губами ее рта, и она ответила неловким, но кружащим голову поцелуем.

— Извини, — рассмеялась она. — Меня впервые целуют в губы, мама не в счет. Тебе придется научить меня целоваться… Но знаешь, холодно. Губам тепло, а вот уши мерзнут. Пойдем с улицы.

— В гостиницу?

— Вот еще, буду я целоваться в гостиничном номере. Пойдем к тебе, тут кажется недалеко.

— Рядом, — сказал Толуман, и сердце забилось сильнее. — Только надо взять твои вещи.

Элиза как будто призадумалась, а потом на лице появилась озорная улыбка.

— Нет, поедем на моем глайдере, неохота таскать сумку по морозу…

Хотя сумка оказалась не тяжелой. В прихожей Элиза первым делом скинула куртку.

— Уф! — выдохнула она. — Это брата, я полночи пыталась подогнать ее на себя. Все равно топорщится… Кстати, у тебя женские платья по стульям не развешаны?

— То было сестры, — покаянно сказал Толуман. — Она не хотела, чтобы знали о нашем родстве. Да и я недавно узнал.

— Как интересно! — сказала Элиза. — Но мы опять отвлеклись. Ты обещал научить меня целоваться.

Скорее она попросила, но какое это имеет значение?

Сначала целовались в тесной прихожей — до одури в голове, так что пришлось перейти в комнату и сесть на диван. Элиза раскраснелась, глаза блестели, и в перерывах между поцелуями смеялась: — Как чудесно!

Конечно, было не до разговоров. Наконец Элиза замерла, приникнув к груди Толумана, и стало слышно, как часто бьется ее сердечко.

— А вот этого я не предусмотрела, — нетвердым голосом сказала она. — Ты меня всю распалил. — Помолчала, а потом сухими горячими губами прильнула к его губам.

— Послушай, Толуман! Возьми меня, прямо сейчас.

— Что ты?.. — начал Толуман. Хотя у самого мутилось в глазах от вожделения, но ведь она почти девочка…

— Мне уже восемнадцать, — прошептала Элиза. — Иначе мне не дали бы права. И потом… мы ведь все равно поженимся?

— Да, — сказал Толуман, — конечно.

Минуту назад и не думал об этом, а теперь это казалось само собой разумеющимся.

— Ну и не хочу ждать, — будто сонно сказала Элиза. — Всё так волшебно, и пусть так же закончится.

Она вдруг встала и пошла к кровати, споткнувшись по дороге. Стала раздеваться, кидая вещи прямо на пол.

— Выключи свет, — попросила она и легла. Чуть погодя глухо сказала: — Не томи меня.

Толуман опомнился, выключил свет и быстро разделся. В голове шумело, мыслей никаких не осталось. Он лег, с восторгом почувствовав нагое тело Элизы своим, а она притянула его к себе.

Он опустился на локти, стараясь быть осторожным и нежным. Когда слились в поцелуе, с замиранием сердца пристроился меж ее бедер. Надавил лишь слегка, боясь причинить боль, но тут же проскользнул куда-то, тело Элизы затрепетало под ним, и у нее вырвался всхлип, прямо в его полуоткрытые губы. Скольжения было уже не остановить, он вошел до упора и замер, опасаясь снова сделать ей больно.

Но Элиза, часто дыша, положила ладошки на его бедра, слегка оттолкнула, а потом притянула вновь, без слов показывая, чего она хочет. И Толуман подчинился — сначала ее ритму, а потом своему, который всё нарастал.

Плавное скольжение в глубину… восхитительная теснота… скольжение обратно… Всё быстрее и быстрее, словно пурга уносит его, только снежные вихри теплые… и всё горячее. Томление разливается по телу, и вдруг не сдержать стона — настолько сладостно излияние в Элизу. А ее тело мелко дрожит, и она лопочет что-то.

Потом они лежали рядом, и Элиза то смеялась, то плакала.

— Надо же, — всхлипывала она, — я теперь женщина. Как быстро все произошло. И как было чудесно. Я люблю тебя, Толуман.

— И я люблю тебя, Элиза. — Но тело сковывала неодолимая дремота, и он уснул, прижавшись щекой к ее худенькому плечу.