Трое в лодке, не считая собаки

Уоргрейв. — Кабинет восковых фигур. — Соннинг. — Ирландское рагу. — Монморанси в сарказме. — Битва между Монморанси и чайником. — Занятия Джорджа игрой на банджо. — Которые не встречают поддержки. — Препоны на пути музыканта-любителя. — Обучение игре на волынке. — После ужина; Гаррис впадает в уныние. — Мы с Джорджем отправляемся на прогулку. — Возвращаемся голодные и промокшие. — С Гаррисом творится странное. — Гаррис и лебеди; история, заслуживающая внимания. — Гаррис проводит тревожную ночь.

После завтрака мы поймали ветер, который мягко пронес нас мимо Уоргрейва и Шиплейка. Растаявший в сонном полуденном летнем солнце, уютно устроившийся в излучине, Уоргрейв напоминает, когда глядишь с лодки, прелестную старинную картину, которая надолго запечатлевается на сетчатой оболочке памяти.

Уоргрейвский «Георгий и Дракон» кичится своей вывеской, одну сторону которой расписал член Королевской Академии Лесли, другую — тоже какой-то Ходжсон[51]. Лесли изобразил битву, Ходжсон дорисовал сцену «После битвы» — Георгий, закончив работу, отдыхает за пинтой пива.

В Уоргрейве жил Дэй, автор «Сэнфорда и Мертона»[52], и — к еще большей чести этого городка — был здесь убит.

В уоргрейвской церкви находится мемориальная доска в честь миссис Сары Хилл. Она завещала капитал, из которого ежегодно на Пасху надлежало делить один фунт стерлингов между двумя мальчиками и двумя девочками, которые «никогда не выходили из повиновения родителям; никогда, насколько это было известно, не бранились, не говорили неправды, не брали ничего без спросу и не разбивали стекол». Только представьте — отказаться от всего этого за пять шиллингов в год! Игра не стоит свеч.

В городе говорят, что некогда, много лет назад, действительно появлялся мальчик, который действительно не делал ничего подобного (во всяком случае, его ни в чем ни разу не уличили, а это и все что от него ожидалось и вообще было нужно) и таким образом обрел венец славы. Его посадили под стеклянный колпак и в течение трех недель показывали в городской ратуше.

Дальнейшая судьба денег никому не известна. Говорят, каждый год их передают в ближайший музей восковых фигур.

Шиплейк — очаровательный городок, но он стоит на холме, и с реки его не увидишь. В шиплейкской церкви венчался Теннисон[53].

Дальше, до самого Соннинга, река вьется сквозь великое множество островков. Здесь она спокойна, тиха и безлюдна. Только в сумерках по берегам гуляют две-три парочки деревенских влюбленных. «Арри и Фитцнудл» остались позади в Хенли[54], а до унылого, грязного Рэдинга еще далеко. Эта часть реки предназначена для мечтания об ушедших днях, исчезнувших лицах и образах; о вещах, которые могли бы случиться, но не случились, будь они прокляты.

В Соннинге мы вышли на берег и отправились на прогулку. Это самый волшебный уголок на всей Темзе. Он больше похож на декорацию, чем на настоящий город, выстроенный из кирпича и извести. Каждый дом здесь утопает в розах, которые теперь, в начале июня, расцветали в облаках элегантного великолепия. Если вы попадете в Соннинг, останавливайтесь в «Быке», за церковью. Это настоящая старинная деревенская гостиница — зеленый квадратный дворик перед фасадом (где на скамеечках под деревьями собираются в вечерний час старики, хлебнуть эля и обсудить местные политические события), низкие чудные комнатки, решетчатые окошки, неуклюжие лесенки, петляющие коридорчики.

Побродив с часок по милому Соннингу, мы решили вернуться на какой-нибудь островок из Шиплейкских и устроиться там на ночлег — торопиться к Рэдингу уже было поздно. Когда мы устроились, было, тем не менее, все еще рано, и Джордж сказал, что — так как времени было еще полно — нам предоставляется превосходный случай приготовить шикарнейший ужин. Он сказал, что продемонстрирует нам высший класс речной кулинарии, и предложил состряпать из овощей, остатков холодной говядины и всяких прочих объедков рагу по-ирландски.

Мысль показалась пленительной. Джордж набрал хвороста и развел костер, а мы с Гаррисом уселись чистить картошку. Никогда бы не подумал, что чистка картошки — такое сложное предприятие. Это оказалось самой в своем роде серьезной работой, в которой мне когда-либо доводилось принимать участие. Мы взялись за дело бодро, можно даже сказать, игриво; но когда мы покончили с первой картофелиной, от нашей беспечности не осталось и следа. Чем больше мы ее чистили, тем больше шелухи на ней оставалось. Когда мы срезали всю шелуху и вырезали все глазки, собственно картофелины не осталось (во всяком случае ничего, достойного упоминания). Джордж подошел и посмотрел — она была величиной с орешек. Он сказал:

— Это никуда не годится. Вы только все гробите. Ее нужно скоблить.

Мы начали скоблить, но оказалось, что скоблить еще труднее чем чистить. У этих картошек такие необычайные формы, сплошные шишки, бородавки и дупла. Мы усердно трудились двадцать пять минут и отскоблили четыре штуки. Затем мы объявили забастовку. Мы сказали, что остаток вечера у нас уйдет, чтобы отскоблить самих себя.