Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»

— Не валяй дурака. Что там может проясниться? Вставай, поехали. Как вы думаете, сейчас двинем? — Он неожиданно вежливо и вопросительно взглянул на Клеща, и тот с удивлением отметил, что Энтони как будто к нему подлизывается, демонстративно передает инициативу в его руки, ну и ответственность, соответственно.

— Поедем. У меня такое чувство, что нам нельзя долго оставаться в одном месте. Мне все слежка мерещится.

Энтони внимательно посмотрел ему в глаза и заметил:

— Вполне может быть, что и не мерещится.

При этих словах Рахманинов встал с кресла, плюнул на пол и вышел на кухню.

Через полтора часа они подъезжали к Дилону.

— Сначала давай к этому… журналисту, — скомандовал Антон, не забыв, однако, вопросительно посмотреть на Клеща. Тот кивнул головой. — Может быть, не придется засвечиваться в полиции, — пояснил Антон.

— Да уж, не хотелось бы. — Клещ подумал, сколько им удастся находиться без наблюдения или, точнее, без преследования, объявись они в местном полицейском участке. Наверняка на него объявлен уже розыск. Причин и оснований у майора Гринблада более чем достаточно.

«Билл Грэм, журналист» — гласила табличка на двери двухэтажного чистенького домика, который показал им работник автозаправки, расположенной на въезде в город. Ну конечно, кто же в городке не знал местную знаменитость — Билла Грэма, не раз прославлявшего их город в столичной прессе. Под столичной прессой жители Дилона, разумеется, подразумевали «Денверпост» — дальше их претензии не шли.

Барон остался в машине. В дверь постучал Клещ, еще не зная, что он скажет хозяину.

Билл Грэм только что вернулся домой с ежедневной пробежки. Он очень следил за своим здоровьем и в этом смысле был идеальным американцем. В его доме без конца менялись тренажеры, рекламируемые в журналах и по телевидению, на кухонных полочках лежали многочисленные коробки с витаминами, он не курил — в общем, Билл Грэм был парнем с обложки иллюстрированного издания для домохозяек. Казалось, что вот-вот изо рта его вырвется клич вроде: «Тренажер „Кесслер“ — самый дешевый и надежный предмет домашней обстановки!» Ему было двадцать восемь лет, он был женат, имел двоих детей — мальчика и девочку. Единственное, что омрачало безоблачное существование, так это то, что никак не удавалось выпрыгнуть из становившейся тесноватой должности хроникера провинциальной «Дилон саммт». Билл постоянно посылал свои репортажи в «Денверпост», но те проваливались в щель почтового ящика будто в бездну. И вот наконец звездный час настал. Статья о благородном Дуайте, обманутом нью-йоркскими мошенниками, была принята, напечатана, и, что совсем ввело Билла Грэма в состояние блаженной прострации, рядом с текстом красовалась его фотография с парой строк, возвещавших миру о том, что за человек автор интереснейшего и неожиданного материала.

Услышав стук, Грэм распахнул дверь и увидел на пороге двух человек. Один из них выглядел весьма подозрительно: мало того что черный, но и смотрел еще как-то противно, прямо Грэму в глаза — сощурившись, пристально. Билл на миг смутился, но, вспомнив о своей профессии, широко улыбнулся и спросил:

— Чем обязан?

Он сообразил, что забыл поздороваться. Впрочем, странные гости тоже здороваться: не собирались.

— Полиция, — заявил без всяких предисловий белый, тоже ужасно противный, с наглым лицом и акцентом, выдававшим жителя восточного побережья. — Мы можем пройти в дом?

— Конечно, конечно. — Билл сделал приглашающий жест рукой.

— Мы одни? — спросил белый полицейский, даже не думая представиться. Чернокожий молча продолжал рассматривать Билла, точно некое диковинное насекомое.

— А в чем, собственно говоря, дело? — перешел в наступление хозяин. Но жесткой интонацией, с которой Билл произнес фразу, ему не удалось скрыть неуверенность и противную дрожь, которая, как маленький жаркий огонек, зажглась где-то в глубине живота и расползлась по всему телу. Самое неприятное было то, что он видел, как гости переглянулись, заметив его смятение.

— Дело в том, то ты, мудак, суешь свой нос куда не следует, — отчетливо выговаривая каждый слог, продекламировал негр. — По-твоему, значит, можно публично оскорбить незнакомого человека только за то, что он черный? Только за то, что он спросил, кто остановился в каком-то там долбаном доме у какого-то долбаного пастора?