Тройная медь

— …Людей надо упорно воспитывать. Мы говорим о светлом будущем — ах, техника, ах, роботы, — а спотыкаемся о сегодняшний день. Элементарной дисциплины не умеем потребовать. Продукция у нас экспортная. Мы должны быть конкурентоспособны с известнейшими фирмами и не когда-то там — сегодня! А если начнем с бухты-барахты новыми методами старые наши грехи закрашивать, то очередная потемкинская деревня получится…

Федор встал и сказал:

— Не мог я сделать столько брака. Ты врешь!

— Вот иллюстрация к тому, что мы говорим, — горестно вздохнул Василий Гаврилович. — «Ты врешь»… И это — бригадир?

Не слушая больше, Федор шагнул к двери.

— Полынов, вернитесь! — крикнул Пожарский.

— Рабочий день кончился, — ответил Федор и вышел.

Он поднялся на третий этаж в бытовку, медленно разделся, сходил под душ… Все привычное, что доставляло удовольствие — душ, чистая одежда, медленно оставляющая тело усталость, — было сегодня не тем…

Когда он оделся уже, в бытовку стали заходить рабочие после собрания.

Федор дождался Чекулаева, поманил в проход между металлическими, окрашенными в шаровый цвет ящиками бытовки, с навешенными на них разнокалиберными замочками и, стараясь говорить спокойно, спросил:

— Ты трепанул Крокодилычу?

— Ну как, трепанул… Ты же его знаешь. Подходит, сочувственно вроде спрашивает, что это Полынов не в себе. Я и говорю, день рождения вчера у меня гуляли, с похмелья, а потом…

— Ну! — поторопил Федор.

— …Семейные, говорю, у Полынова неурядицы… то да се…

— И ты ему выложил все?.. Я тебе, как другу… — Федор схватил Чекулаева одной рукой и начал трясти. — Продал! Да тебя удавить мало… Что же ты за человек такой?!

В отсек стали заглядывать другие рабочие.

— Кончай, Полынов!

— Тебе драки только сегодня и не хватает…

— Его утихомирить — пожарная команда нужна…

— Да идите вы… — махнул рукой Чекулаев, не пытаясь вырваться от Федора. — Я тебе чего скажу… Погоди ты!.. Насчет брака, — понизил он голос.

— Что еще? — перестал его трясти Федор.

— Фух ты… — вздохнул Чекулаев. — Не было никаких сорока процентов брака.

— Как?! — совсем отпуская Чекулаева, воскликнул Федор.

— Просто. Ты запорол от силы пару деталей, а остальное… У Крокодилыча, — перешел он на шепот, щекоча чубом щеку Федора, — у него в инструменталке лежали бракованные детали по сверловке… Мне Валька из инструменталки сказала, а сегодня с утра он их вывез… Семнадцать штук… Небось, держал для своих дел, а тут под твое похмелье и списал…

— Что же ты на собрании рыло под крыло сунул?!

— Знаешь: хоть глуха, да без греха. — Чекулаев принялся расстегивать свою рабочую одежду. — Как ты докажешь? Он твои детали, небось, заховал так… Да сами разбирайтесь с вашими подрядами, рекордами, премиями. А мне одно надо — накопить на машину и хоть любительские права да получить. С машиной я — свободный человек…

Он стоял перед Федором, худой, с мосластыми, по локоть грязными руками.

— Эх ты, свободный человек… — Федор взял его за чуб и слегка дернул. — Живи…

— Голенький плох, да за голеньким бог, — облегченно засмеялся Чекулаев.

Федор приехал домой, но долго не заходил — прохаживался под окнами, придумывая, что скажет Алене. И было муторно на душе оттого, что надо сочинять какую-то ложь, ловчить… Словно стеной окружало его чувство к Алене. И, ища выход, он каждый раз мысленно устремлялся к самому простому: сесть и уехать, тем более теперь, когда об обстоятельствах его любви знало столько людей, но жгучая ревность к тому, как она будет жить без него, отбрасывала его…

Наконец он решился подняться на восьмой этаж.

Алена открыла ему. Он прошел в комнату, она молча — за ним. Он остановился у окна.

— Обедать будешь? — спросила Алена. — Все готово…

— У меня неприятности, — проговорил он, страдая от ее обычных, домашних слое. — И вчера я… В общежитии… Так получилось…

— Я знаю, — сказала Алена. — Я заходила за тобой, но дежурная меня не пропустила. Вы там гуляли достаточно громко. И девушки на балконе Высоцкому подпевали…

— У Чекулаева день рождения был… Я думал, тебе заниматься надо, думал, заскочу и — назад… — начал было оправдываться Федор, но улыбка Алены, ее сострадающий то ли ему, то ли себе взгляд показались ему выражением ее превосходства над ним и сожаления об их отношениях. Это возмутило его. — Что ж мне, и погулять у друга на дне рождения нельзя теперь? — напирая на «теперь», спросил он.

— Тебе все теперь можно, — ответила Алена, тоже сделав ударение на «теперь».

Он понял это так, что она упрекает его своей беременностью.

— Так же, как и тебе, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего другого, кроме твоих дружеских встреч с Юрьевским, — тяжело выговорил он и взглянул на нее почти испуганно.

Если бы она засмеялась, или возмутилась, или хоть как-то отрицала его слова, но смущение — смущение! — открылось ему на ее лице.

— Мои отношения с Юрьевским… — И голос дрогнул.