Тройняшки не по плану. Идеальный генофонд

— Пока, Адам, — машут мне ручонками тройняшки. Вымученно улыбаюсь им в ответ, поднимаю ладонь и головой качаю неопределенно.

— Я не устал, — бубню тихо, чтобы слышала только Агата. — Или мешаю тебе с главным заигрывать?

Получаю в ответ черный взгляд-выстрел, с разбушевавшимся огнем на дне преисподней. Парирую ненавистной ею кривой ухмылкой. И закашливаюсь от резкого толчка ладошкой в грудь. Откуда столько силы в хрупкой на вид женщине? И какого черта она выплескивает свой гнев на меня?

Сама пять минут назад с врачом в коридоре зажималась вместо того, чтобы к дочери больной спешить. Я еще гадал, почему Агата опаздывает. А у нее, оказывается, «дела неотложные». Срочно себя выгодно пристроить надо? Стерва легкомысленная, как все бабы. И меня виноватым в чем-то выставить пытается.

Нагло перехватывает мою поднятую руку, специально со всей дури врезается ногтями в ладонь — и выводит меня из палаты. На ходу кивает медсестре.

— Будьте добры, побудьте пару минут в палате, — ее просьба звучит строго, как приказ. И девчонка в голубом медкостюме не рискует ослушаться. Бросает свои дела и скрывается за дверью с детьми. — А ты мне сейчас же объяснишь, что ты здесь делаешь и чего добиваешься… — шипит на меня нахалка, но я накрываю ее вредный ротик свободной ладонью. Впиваюсь пальцами в пылающие щеки.

Боковым зрением замечаю, как открывается дверь кабинета главного, — и толкаю фырчащую Агату в противоположном направлении. Будто подсознательно защищаю свою добычу от другого хищника. Прячу от конкурента, мать его.

Затащив чертовку в одно из помещений, наваливаюсь на дверь плечом. Оглядываюсь мельком и, убедившись, что вокруг нет никаких свидетелей, кроме горы сложенного больничного постельного, я отпускаю Агату. Вот теперь она может орать на меня — в подсобке вряд ли кто услышит.

Но стоит ей разомкнуть губы, как я сам иду на опережение.

— Ты не офигела, дорогая? — предъявляю ей таким тоном, будто мы лет десять женаты. Однако мне плевать. Я мучаюсь от недосыпа, головной боли, голода и, черт возьми, какого-то паскудного жжения в груди.

Горит все внутри. Будто лука с болгарским перцем переел — и изжога от непереносимости этих продуктов внезапно накатила. Но нет. Все из-за того, что я Агату с тем павлином застал.

Бесят оба!

Прищурившись, раздраженно смотрю на взбудораженную чертовку. Наблюдаю, как кусает и нервно облизывает пересохшие губы. И не знаю, чего хочу больше: поцеловать ее или удавить собственными руками.

Если кто и должен объясняться, то точно не я!

— «Спасибо» твое где? Как минимум, — рявкаю зло. — Я жду, — упираюсь кулаком в стену возле ее головы и ловлю растерянный взгляд.

Угольно-черные длинные ресницы опускаются, кончиками слегка касаясь пунцовых щек, — и тут же взлетают вверх. Теперь уже влажные. На бархатной коже, которую так хочется погладить, остаются две едва заметные слезинки, дрожат и срываются вниз. Белоснежные ровные зубки беспощадно сдавливают нижнюю губу.

И я ослабляю кулак. Протягиваю руку к невероятно красивому лицу, очертив овал, двигаюсь вниз. Нажимаю большим пальцем на подбородок, заставляя Агату перестать истязать себя.

Ярость мгновенно выветривается, а напряжение между нами спадает.

— Ты прав, я действительно благодарна тебе за вчерашнее… — покрасневшие глаза устало смотрят на меня. И я наконец-то замечаю, насколько Агата разбита. Я старался обеспечить ей нормальный отдых, но разве возможно это, если ее ребенок в больнице?

Спускаюсь пальцами по тонкой шее вниз, ласкаю подушечками острую ключицу, а сам не прерываю зрительного контакта с чертовкой. Словно потерять ее боюсь.

Меня заводит, когда она злится. Нравится, когда сдается и смягчается.

Однако это раскромсанное состояние, которое я наблюдаю сейчас, мне хочется срочно прекратить. Только не знаю, как.

— И я… погорячилась, наверное. Зная Ваську, я могу предположить, что история с «папочкой» произошла спонтанно и по ее инициативе, — шикарная грудь приподнимается и вздрагивает, выбивая из легких судорожный всхлип. — Но… — Агата зажмуривается, подавляя плач.

— Агата, тише, прекрати, — я не приказываю. Скорее, умоляю.

Обычно у меня одна реакция на женские слезы — развернуться и уйти. Потому что они лживые, ненастоящие. Бабское средство влияния на мужиков. Я четко усвоил это, поэтому никогда не поддавался.

Только не в этот раз.

Очередной жалобный стон Агаты ломает нас обоих.

Обхватив горячие щеки ледяными ладонями, прижимаюсь к ее лбу своим. Затаив дыхание, ловлю лихорадочные всхлипы — не двигаюсь практически.

Я не умею успокаивать баб, черт возьми! Проще свалить, чтобы не видеть заплаканного лица Агаты. Но почему-то не могу. Вместо этого невесомо касаюсь губами выступающей скулы.

Не понимаю, откуда во мне вдруг эта разрушительная слабость? Наверное, все проблемы от недосыпа и недо… недостатка женского внимания в последние дни.

— Ты не понимаешь, чем грозит такая, на первый взгляд, безобидная игра, — хмурится Агата, опускает голову и убирает мои руки.

Подчиняюсь нехотя. Со скрипом.