– Если наложу на себя руки, попаду в ад. А я встану перед Богом на колени, попрошусь в рай. Мамку хочу увидеть хоть разок. И Тоолу, и Мартина. С тобой вотувиделся… Сходи к ним, скажи, чтобы на тот свет не спешили. Я дождусь их. Обязательно дождусь.
– Тормун, мы... – Хлыст сжал костлявые плечи сына. – А не надо ничего сводить. Мы уедем с тобой. Далеко-далеко. В Лэтэю. Помнишь, мы хотели уехать? Будембелок щёлкать, сохатых рубить.
– Устал я, папка.
Немного помедлив, Хлыст уселся на край кровати. Пружины испугано взвизгнули.
– Давай-ка я тебя покачаю. Как маленького. Помнишь?
– Я не маленький. Целую жизнь прожил.
– Мой сынок, моя кровиночка. – Хлыст похлопал ладонью себя по коленям. – Давай. Хочу тебе спеть. Как мамка. Помнишь? А давай вместе споём.
Тормун перебрался к нему на колени, обнял за шею:
– Люблю тебя. Сильно-сильно. И ты меня любишь, я знаю.
Хлыст покосился на Эйру:
– Чего вылупилась?
Она отвернулась к двери.
Засипела панцирная сетка. Два голоса затянули тоскливую мелодию. Раздался треск костей, песня оборвалась.
Стонали пружины. За перегородкой бранились мужики. В окно билась снежная крошка.
– У меня было двадцать сапфиров, – прозвучал замогильный голос. – По сапфиру за каждый грёбаный год, что я получил. Я мог забрать семью, увезти куда угодно. И нас бы никто не нашёл. А я… я испугался, что не смогу жить, как все… Я выбросил семью, как мусор. А Бог их подобрал.
Эйра обернулась. Хлыст баюкал сына, прижимаясь щекой к его щеке. Рука Тормунабезвольно покачивалась. Безжизненный взгляд устремлён на отца. На приоткрытых губах застыла улыбка.
– Он спит, Асон.
Хлыст уложил тело на кровать, укрыл одеялом с головой. Сгорбился. Пошатнувшись, схватился за железную спинку:
– Я свечки ставил за его упокой, а мои кореша его харили… Приходили ко мне илыбились в рожу… Суки… Ненавижу. – Затряс кровать, закричал с надрывом: – Ненавижу! Суки! Говнодавы! Мать вашу…
Подавился глухим рыданием, согнулся пополам. Проглотив стоны, спросил:
– Почему не смеёшься?
– Мне не смешно.
– Смейся. – Обернувшись, Хлыст направил на Эйру взгляд, полный горя истрадания. – Смейся, дрянь. Смейся. Не скрывай радости.
– Мне жаль. Я до последнего надеялась, что это не твой сын.
Прерывисто дыша, Хлыст примостился в ногах Тормуна. Заскрипел зубами:
– Мрази... Что б вы сдохли… Что б вы сдохли.
– Я могу их убить, – промолвила Эйра, опустившись перед ним на корточки. – Всех до одного.
– Нет такой смерти, чтобы они страдали, как я. Нет такой смерти, и ада такого нет. И дьявол им не страшен.
– Они будут страдать, а ты будешь смотреть. Я могу это устроить. Я моруна, не забывай.
– Хочу смотреть, хочу, – закивал Хлыст. – Хочу смотреть, как они ползают начетвереньках и умоляют о быстрой смерти.
Эйра взглянула на кулак. Сжатые пальцы приобрели сливовый оттенок. Камень уже не чувствовался.
– Приведи своих людей в дом молитвы Белых Волков. У тебя есть время дорассвета. На рассвете начнётся штурм города. Те, кто насиловал твоего сына, либоумрут лёгкой смертью, либо отправятся в тюрьму. А там, сам знаешь, они будутжить как короли.
Хлыст откинулся на стену, закрыл глаз:
– Что сказать им? Сказать, что нас спасёт Бог? Что надо помолиться?
– От дома молитвы в Ведьмин парк ведёт подземный туннель.
– Знаю. – Хлыст оттолкнулся от стены, облокотился на колени и уставился в пол. – Нас там ждут?
– Там никого нет, клянусь. Напугай их армией ветонских защитников. Скажи, что этоединственная возможность уйти без потерь. Скажи, что вы пересидите где-то иснова захватите город.
– Они сбегут. Ты же понимаешь?
– Не сбегут.
Хлыст посмотрел исподлобья:
– Пообещай, что выполнишь мою просьбу.
– Обещаю.
– Так сразу? Обещаешь, даже не зная, о чём я попрошу?
– Тормуна похоронят рядом с матерью, братом и сестрой. Обещаю.
Хлыст долго буравил Эйру взглядом:
– Почему ты это делаешь?
– Что?
– Нашла моего сына, обещаешь похоронить его по-людски.
– Потому что ты однолюб.
Хлыст упёрся ладонями в колени, с трудом поднялся на ноги. Отвернув край одеяла, поцеловал Тормуна в лоб.
Часть 22
***
Из зала доносились голоса. Сектантов не заботило, что Эйра слышит их. «Почему она бросила нашего Брата?» – «Зачем притащили труп?» – «Мертвецы ей дороже живых людей». Эти и другие обвинения летели по коридору подвала и просачивались в щель приоткрытой двери.
Людвин сначала пытался усмирить Братьев, теперь молчал. В одиночку тяжело противостоять толпе, подчиняющейся закону единства. Душа возмущённой толпы подобно водовороту затягивает, поглощает.
Эйра попросила охранителей не вмешиваться, опасаясь, что выяснение отношений перерастёт в потасовку. Драго, Мебо и Талаш еле сдерживали злость и нервно вышагивали за дверью.
Переступив порог комнаты, Людвин зябко поёжился:
– А здесь холодно.
– Холодно, – согласилась Эйра, взирая в окошко под потолком.
С обратной стороны, с улицы, окно находилось над самой землёй, и наполовину было заметено снегом. Нежданно-негаданно вернулась зима.
Людвин подошёл к столу, на котором лежало тело Тормуна, укрытое белой тканью. Надсадно вздохнул:
– Братья отказываются читать над ним молитвы.