Тропа Исполинов

Что-то жгучее и пряное, пахучее и едкое, как красная каменная соль. Оно проникает внутрь, неся с собой прохладу и сладость. Хорошо. Сейчас бы встать. Я уже могу встать. Где-то там были мои ноги. Что это, что это за прутья или ветки? Мои ноги запутались в кустарнике. Руку мне, помоги, помоги!

- Опять руку? Ладно, держи, дурачок.

Пыль и солнце в глаза. Жаркий пот на лице. Это хорошо. Это выходит наружу болезнь. Далее - сон, сладкий сон, уход в неведомое, куда меня зовет голос и ведет эта прохладная мягкая рука...

Чистый, светлый день. Горница. Стены дома сплетены из прутьев и обмазаны глиной. Местами штукатурка отвалилась и её необходимо подновить. Рядом с постелью - стол, на котором полным-полно каких-то плошек и пузырёчков. Запах трав, сырой глины и ещё чего-то, кажется - выделанной кожи.

Одеяло - чистое, мягкое, сшитое из разноцветных лоскутков. Под ним, где-то там должны быть мои ноги. Ощупаем...

Руки едва слушаются. Как отсохшие, ох...

Вместо ног - опять переплетенные прутья. Ну-ка, пошевелим пальчиками...

Смотри-ка, совсем не больно.

Колыхнулась занавеска. За ней кто-то есть... Сейчас она отодвинется...

- Проснулся! Рагна, он проснулся!

Её глаза похожи на два больших цветка... Кто ты, незнакомка? Я не знаю тебя...

Большой одноэтажный дом, как и все дома в поселке, стоит торцом против ветра. Его столбы и стропила из дерева, промежутки между ними густо заплетены прутьями ивы, снаружи и внутри густо обмазаны глиной. Венчает дом большая крыша из тростника и соломы. Ограда вокруг дома - чтобы крышу не объедали козы. Коров, овец и коз помещают тут же, в южной части дома, а очаг, на котором готовят пищу - в северной. Во дворе почти без перерыва пылает большая костровая печь; горшки, сырые и обожжённые, стоят под навесом.

Рагна, востроносая старуха с необычно живыми и молодыми, блестящими чёрными глазами, принесла и поставила на стол тарелку крапивного супа, к нему - горячую пшеничную лепешку и, в особой тарелочке - немного порубленной с чесноком и залитой простоквашей ливерной колбаски.

- На, поешь-ка, паренёчек. Как там твои ходилки? Не отвалились ещё? Ты осмотрела его, а, Тайра?

Та, кого она называет этим именем, (а слово "тайра" по-тагрски означает "ящерка"), прислонилась к одному из столбов хижины. Она покусывает прядку волос и с усмешкой и вызовом глядит на Тинча. Ей всего-то лет четырнадцать-пятнадцать, однако формами она походит на взрослую девушку. Её лицо можно назвать чересчур смуглым для жителей Тагр-Косса. Небольшой, чуть приплюснутый нос, чувственные губы, чуть опущенные вниз уголки рта; под узкими серпиками бровей - огромные глаза - миндалевидные, широко раскрытые, насмешливые... В накинутом на голову пуховом платке, одетая в широкое бесформенное платье, она, в первую минуту кажется Тинчу безобразно толстой, почти уродливой. Но в это время Тайра прекращает, наконец, выжидательно покусывать свои, ниспадающие из-под платка тёмно-каштановые волосы и изящной кошачьей походочкой направляется к постели больного.

4

Тинч ощутил прикосновение ко лбу всё той же ладони.

- Всё в порядке, жара нет, - низким, взрослым, совсем не девчоночьим голосом сказала Тайра. - Ну-ка, поглядим, как там поживают твои ноги.

Она приподняла одеяло и Тинч увидел, что стало с его ногами. Точнее, самих ног он не увидел - только мягкие лубки, сплетенные из прутьев.

- Сколько дней я так... валяюсь? - спросил он.

Тайра подняла пять пальцев и два. Неделю!

- А как же я... - поперхнулся, покраснев Тинч. Показал в воздухе указательным и средним пальцами - как будто пошёл.

- А так, - и Тайра, улыбаясь, достала откуда-то из-под одеяла бурдючок с широкой глиняной горловиной.

- Как захочешь - вот, теперь сам.

Тинч хотел было сказать что-то, но вместо этого махнул рукой - что уж там! - и потянулся за ложкой. Рагна и Тайра помогли ему приподняться и, подтянув заплетённые в прутья ноги, сесть на постели. С непривычки немного закружилась голова, рядом - близко-близко - мелькнуло лицо Тайры.

Её волосы приятно пахнут чем-то, кажется - ореховым маслом.

- Подкрепись немного, потом позовешь кого-нибудь из нас, - наказала девочка. - Сейчас тебе много есть нельзя, зато можно пить простоквашу. Попробуй, это вкусно!

Спустя три дня с ног сняли лубки, убрали овечью шерсть, размотали пропитанные бальзамом бинты, и Тинч впервые за эти десять дней увидал свои "ходилки" - жёлтые от сходивших кровоподтеков, худые, с повисшими, не подчиняющимися хозяину мышцами. Тайра - или Тайри, как теперь по-дружески называл её Тинч - осторожно, мягкой мочалочкой протёрла и прощупала каждый суставчик, не забыла ни одну, самую малую косточку.

- Пошевели-ка пальцами.

Это можно. Это я привык. И не больно совсем.

- Что-то туго идет. А так попробуй.

Она как-то по-особому захватила его ступню. Теперь было больно. Тинч не выдержал, дёрнулся. Даже очень больно.

- Понятно. Это надо будет размять. Больно? Пускай. Болит - значит заживает... Разминать сам будешь. Не разомнёшь как надо, придется костыли покупать. Понял?