Тропы «Уральского следопыта»

Взял отпуск и поехал на Урал. Небольшой городок, выросший на месте старинного заводского поселка, встретил меня обычными трудовыми буднями, шумом новостроек и широкими асфальтированными улицами, одетыми в яркий зеленый наряд.

Без труда нашел памятник Артамонову — он возвышался там, где когда-то стоял его дом. Поставил стрелки преобразователя на конец восемнадцатого века и, нажав на кнопку, перенесся в прошлое.

Передо мной из пепла времени возникла узкая улочка с потемневшими курными избушками. Изба Артамонова немного отличалась — она была повыше и богато украшена резьбой. Я несмело толкнулся в калитку и очутился на большом дворе, устланном каменными плитками. В сарае, под навесом, спиной ко мне сидел мужчина. Услышав мои шаги, он встал и, поспешно сдернув с головы шапку, поклонился.

Это был человек лет сорока пяти, с выразительным лицом и умными глазами. Небольшая черная бородка обрамляла его овальное лицо. Он не заискивал передо мной и держался с достоинством.

Я извинился и спросил:

— Вы Артамонов?

Он подтвердил, но в его глазах появилась настороженность. Мое обращение было, по-видимому, необычным для него и странным.

— Что вам надо-то, барин? — спросил Артамонов встревоженно.

Нужно было действовать напрямую.

— Слышал я, Стефаныч, что ты изобретаешь велосипед?

— Как-то странно вы говорите, барин. — Он явно не понимал меня или не хотел понять. — Быват, конечно, что-нибудь и кумекаю, так, для себя. Но этот, как его лисепед, не делал, да и не знаю, что это такое!

Меня осенило: ведь слово «велосипед» появилось гораздо позднее.

— А как у тебя дело с самокатом?

Артамонов подозрительно посмотрел на меня.

— Дык вить как сказать! Мыслишки кое-какие есть, не без этого. А откуда вы знаете-то, барин?

— Так, слышал… — неопределенно ответил я.

Он почесал бороду и неожиданно с воодушевлением заговорил:

— Это точно! Задумал я одну штуковину, да не знаю, что выйдет! Вроде бы все правильно, а вот как на ней ездить, не знаю.

Он провел меня в сарай и выкатил из-за поленницы дров тот самый велосипед, на котором в начале прошлого века он приехал в Москву. Этот велосипед я уже видел в Политехническом музее столицы.

Критически осмотрел я ажурную раму, руль, педали, и сердце мое вздрогнуло: от меня сейчас зависело, увидит ли это творение свет!

— Ну и что это такое? — скучным голосом спросил я его, точно придерживаясь роли, которую предстояло мне сыграть.

— Самокат, барин…

— Как же он будет катиться? — насмешливо произнес я. — Ведь в нем всего два колеса!

— Так-то оно так! — согласился Артамонов.

Издали донеслись голоса и мычание коров.

— Ты видел когда телегу на двух колесах? — ухмыляясь, спросил я.

Он ответил, что не видел.

— Ну, вот что, Стефаныч. Ты мужик не дурак, сам понимаешь, что на этой штуковине можно запросто свернуть себе шею! Убери ты ее подальше, чтобы никто не видел. Тебя же засмеют люди! Анафеме предадут!

— Это точно, — согласился со мной Артамонов. — Вон Митрофанкин повесил на крышу флюгер, его и по сей день поп дураком зовет.

— Вот видишь! — обрадовался я. — Давай уж и ты не смеши людей.

Пожал его крупную руку и пошел к калитке. Первая часть моего плана удалась. Артамонов стоял во дворе и чесал затылок, провожая меня взглядом.

…Когда я вернулся в двадцатый век, то долгое время не мог понять, что произошло. Уральский городок был тот же, но не совсем. Здания и парки остались без изменения, но по широким улицам катилось множество паровозов, паровозиков и микропаровозиков. Железнодорожные колеи оплетали все улицы и проспекты. Из паровозных топок вырывались клубы дыма и обволакивали прокопченную листву деревьев, прохожих и большие витрины магазинов.

Над городом висело огромное облако дыма.

Я растерянно оглянулся. На некоторых паровозиках были нарисованы шашечки такси.

— Куда? — заорал мне закопченный кочегар, высовываясь из окошка паровоза.

Я машинально назвал город, в котором жил.

— Это на междугородном! — крикнул кочегар-таксист и, обдав меня паром, укатил дальше.

Я почувствовал, что схожу с ума. Неумолкаемый грохот заполнял улицу и давил на барабанные перепонки.

Поплелся я на междугородный вокзал и занял кресло в пятнадцатиместном паровозе. Постепенно начал понимать, что в мире нарушилась взаимосвязь между историческим развитием механизмов. Паровой двигатель оказался более пригодным и получил массовую путевку в жизнь.

На определенном этапе паровые машины развивались параллельно с автомобилями, но это было до моего вмешательства.

Велосипед не был изобретен, а именно он явился предшественником автомобиля. За угловатыми, диковинными для нас очертаниями самокатов начала девятнадцатого века уже предугадывался прообраз будущих самобеглых колясок, имеющих много общего с самокаткой Кулибина, в которой впервые были применены коробка передач, маховик, подшипники качения и ленточный тормоз.

Технический прогресс человечества основан на достижениях предшествующих поколений, и велосипед Артамонова явился как бы первоначальным звеном в цепочке усовершенствований самодвижущихся повозок данного типа.