Тропы «Уральского следопыта»

Касьян отыскал под нарами пустую бутылку, вытер ее шершавой ладонью, погрел у огня. Теперь можно и кипяток наливать.

2

Поздно вечером Грише худо совсем стало: хоть криком кричи. И кричал. Потому что боли в животе совсем, видно, нестерпимые стали. А ночью рвать Гришку начало.

Касьян тоже всю ночь не спал, сам мучился, как от зубной боли. Топил печку, грел воду и в бутылке эту воду к животу спарщика прикладывал.

Касьяну самому хоть вой. Жилье далеко. Побежать в деревню за помощью не побежишь: на кого Гришку оставишь? А как о беде сообщить? Была бы рация, хоть вшивенькая.

Тяжко Касьяну Гришкины стоны слышать. Легче, казалось, самому болеть. Касьян садился к печке, недвижно смотрел на огонь. Таяла, стекала по лиственничным поленьям смола, и языки пламени слизывали ее торопливо, жадно. Метались по закопченным стенам зимовья рыжие всполохи.

Ночью Касьян проснулся, оттого что стонал, вскрикивал на нарах спарщик.

На дворе завыли Гришкины собаки. Тягуче, утробно.

— Смерть мою чуют, — прохрипел Гришка из темного угла.

— Не болтай, — сердится Касьян.

Воют собаки. Касьяну невмоготу сидеть. Выскочил под звезды, на мороз. Пинками разогнал воющих собак. Собаки отскочили под черные деревья, ощетинили загривки.

Шумит ветер над деревьями. Перемигиваются звезды. Холодно, пустынно. На многие часы хода нет людей кругом. Сколько раз, без счету, ночевал Касьян в тайге один, а не было ему так одиноко никогда.

Касьян походил вокруг зимовья, снег под ногами скрипит по-ночному, жестко. Остановился в раздумье, взял прислоненные к стене подбитые камусом лыжи. Осмотрел свою пару, потом Гришкину: ничего, крепкие еще лыжи.

Больше часа Касьян был во дворе, стучал молотком, пилил. Вернувшись в зимовье, сел на нары, расстегнул крытую сукном куртку — разогрелся в работе.

— Чего ты там делаешь? — Гришка кривит лицо, дышит тяжело.

— Волокушу. К жилу тебя повезу.

— Не проехать с волокушей к Чанингу.

— Сам знаю. В Беренчай поедем. По ручью.

В Чанингу, заимку, где живут Касьян Сокольников и Гришка Елизов, с волокушей действительно не проехать. Добираться туда через кочкастые болота, через хребты. С лошадью, когда она под вьюком идет, — полный день пути. Да и незачем в Чанингу с больным человеком ехать: ни врача там, ни рации. Восемь домов всего. А новых домов в Чанинге уже лет сорок не ставят. Бросать дома — бросают, а строить — такого нет.

Выбираться — так в Беренчай, село по сравнению с Чанингой большое. Домов пятьдесят. Фельдшерский пункт есть. А сам фельдшер не справится, врача всегда по рации из района вызвать можно. Дорога туда хоть и дальняя — два дня пути, но зато по льду ручья, а там по реке. Не тряхнет. А потом по дороге брошенная деревня будет. Но в деревне той один дом жилой есть, будет где передохнуть.

— Делай как знаешь, — махнул рукой Гришка.

— Знаю. Ехать надо. — Касьян решил твердо. Любому понятно, что не отлежаться Гришке в зимовье, врача надо. Не просто живот у него болит, не съел чего плохое, а язва, может, какая приключилась.

Касьян содрал со своих нар козьи шкуры, пошел заканчивать волокушу. Вернувшись, достал пушнину, уложил в чистый мешок, взял и Гришкину добычу.

— Вот тебе подушку приготовил.

— Когда выезжать думаешь?

— Продуктишки кой-какие соберу и пойдем. Нам с тобой день, ночь ли — все равно. По-летнему дак сейчас утро скоро. Зато к обеду до жила, до Осипа доберемся.

Вот и кончился промысел. До свидания, зимовье. Касьян укутал спарщика в два шубных одеяла, легонько обвязал сыромятными ремнями, чтобы дорогой не раскрылся. Осторожно подхватил на руки, перенес на волокушу. Хорошо укутан Гришка, только маленькая дыра для лица оставлена. Над дырой — парок от дыхания. Частыми толчками.

— Ловко лежать тебе?

— Ловко, — выдохнул Гришка.

Касьян залил огонь в печке, еще раз оглядел опустевшее зимовье и захлопнул тяжелую, из плах, дверь. Можно и в путь.

— Пошел, Сив-вый!

Теперь только чуть в низинку спуститься, а там по ручью. Не тряхнет.

И по ручью снег рыхлый, еще не слежался. Но лыжи хорошо гнутые, не зарываются. Касьян вначале вел Сивого в поводу, но потом пошел вслед, за волокушей. И не понять, где легче идти: или тропу торить, или следом, по ископыченному Сивым снегу. Кое-где, на излучинах, ручей переметен валами, и тут идти совсем тяжело. Ручей петляет, крутит. Полчаса назад проходили неподалеку от крутого голого мыса с разлапистой сосной на взлобке. А сейчас снова чуть ли не на старое место вернулись. Вот он мыс и сосна разлапистая, низкорослая. По прямой идти — совсем ничего. Но с волокушей в кусты тальника, затвердевшие на холоде, в глухие ельники не сунешься. Иди по ручью да благодари бога, что не вьет пурга, не жмет мороз.

— Удобно тебе, не замерз? — спрашивает Касьян.

— Кричать хочется, — шепчет Гришка.

Незаметно подкрадывался серый рассвет. И не поймешь: то ли ночь еще продолжается, то ли уж день занялся.

Постепенно стало развиднять: на юго-востоке меж редких туч светлая полоска образовалась. Да и деревья, что очерчивают берег, ясней стали. Собаки убежали вперед. Изредка возвращаются, покрутятся около и снова убегают.