Тропы «Уральского следопыта»

Лицо Касьяна стало напряженным.

— Помню вроде.

— Ну-ну.

Касьян шел тогда всю ночь. А перед самым рассветом, когда уже совсем перестал понимать, где идет, на охотников наткнулся выехавший за сеном директор Беренчаевской школы. Это еще Касьян помнил, а после — в памяти провал.

— Мы тебя сонного и в избу затащили, — сказал Касьяну Семен.

— Касьяша, а я баню вытопила, — Соне хочется сказать гостю приятное. — Пойдешь сейчас?

— Горит тело. Пойду, конечно.

— Может, перекусишь вначале малость? — начал было Семен.

— Я в баню сперва, — улыбнулся Касьян. — То ведь не зря сказано: сытый в баню не ходи, голодный купайся.

Касьян встал, накинул на себя полушубок и, чувствуя боль во всем теле, шаркая ногами, вышел за дверь.

С крыльца Семенова дома хорошо видно все село. Дома, школу, клуб, почту с высокой антенной на крыше. В школе, видно, закончились занятия, ребятишки высыпали на улицу, и Касьян удивился: ребятишек-то сколь, не то что в Чанинге. Откуда-то из-за избы вывернулись собаки — Касьяновы и Гришкины. Они радостно помахивали хвостами, скалили белозубые пасти. Касьян вдруг вспомнил о Сивом и пошел к сеннику. Сивый уже отдохнул хорошо, высоко держал голову. Касьян похлопал конька по крупу и, окруженный собаками, пошел к бане.

— Да поскорее мойся! — крикнул с крыльца Семен.

В теплом предбаннике Касьян увидел стопку чистого белья, чистые штаны, рубаху. Все Семеново. Касьян сел на широкую лавку, сгреб в горсть жесткую бороду, прикрыл глаза. Он сидел и думал, и никто не мешал ему думать. Из приоткрытой двери парной наносило сухим жаром, запахом березовых веников, горьковатым дымом прогорающих дров. Он сидел долго, и могло показаться, что Касьян заснул.

Потом он, словно что-то решив для себя, шумно вздохнул и стал раздеваться. Чувствуя во всем теле зуд, сбросил подштанники и, радостно покряхтывая, почерпнул ковш холодной воды, плеснул на раскаленные камни. Камни ухнули горячим паром, воздух стал плотным и вязким, стало трудно дышать, но Касьян почерпнул еще ковш воды и снова плеснул.

Через час с блаженно блуждающей улыбкой на лице Касьян вывалился из бани. Голова закружилась на свежем воздухе. Мир для Касьяна стал добрым, радостным.

— Благодать-то какая!

Семен сидел уже за столом, крепко упершись локтями в дощатую столешницу.

— С легким паром тебя!

Семен говорит громко. Привычка. Вот уже лет десять как он работает мотористом, дает деревне свет. Работа спокойная, но шумная. Вот и привык кричать. Когда-то Семен ходил в штатных охотниках, но соблазнился твердым заработком моториста. «А потом всегда сытый, в тепле, чистый» — это Семен так говорит. Хотя осенью, когда охотники на промысел уходят, Семен становится скучным, мрачнеет…

— Ну, с приездом тебя!

Братья чокнулись, выпили. Соня присела на краешек стула, пододвигает гостю соленые рыжики, мороженую, пересыпанную сахаром бруснику. Частит словами:

— Ешь, Касьяша, ешь. Рыжики, брусника, сохатиный язык вот. Не обессудь. Чем богаты, тем и рады. В магазине хотела какую консерву взять, да нету хорошей. Взяла какая есть. Ешь, ешь. Сейчас у меня пельмени закипят…

— Да не стрекочи ты сорокой, — перестал жевать Семен. — Голова болит.

Соня подолгу на одном месте не сидит. От стола к печке: «Ой, дров подбросить надо». От стола в сени: «Ой, у меня там мороженые сливки есть. Забыла на стол поставить. Памяти совсем нет».

Успевает и в окно посмотреть.

— А эвон директор школы по улице идет. К нам, поди.

— К нам — не к нам… — прильнул к окну и Семен. — Выскочи, пригласи.

— Хорошо бы пригласить, — подает голос Касьян.

— Надо, чтоб Семен вышел. Как-никак хозяин.

— Давай, давай, — командует Семен.

Соня накинула платок на голову, выскочила за дверь. Через двойные стекла слышно, как звонко она кричит, и видно, как зазывно машет рукой. Соня забежала в избу и, шепнув — «идет», кинулась к шкафчику с посудой.

— Звать-то директора как? — спросил Касьян Соню. — Забыл я.

Соня ответила шепотом:

— Геннадием Ивановичем зови. Он простой мужик, хороший. Он и белочить даже ходит.

Касьян вылез из-за стола, встретил гостя у порога: ведь это он подобрал в тайге, в село привез Гришку и его, Касьяна, полусонного, полуживого.

— Я к вам, Геннадий Иванович, хотел зайти, спасибо сказать, да вот только проснулся и в баню успел сходить.

— Да чего там. — Директор машет рукой. — Вы бы и сами до деревни дошли. Близко уже оставалось.

— Не дошел бы.

Геннадий Иванович улыбнулся, насечка мелких морщинок около глаз стала заметнее, и Касьян увидел, что директор еще недавно был молодым.

— Напугали вы тогда меня. Смотрю — на льду что-то шевелится. А темно еще, плохо видно. Ну и крикнул: «Эй, кто такой?» Думаю, свой кто, сейчас ответит. Никто не отвечает. Подъехал ближе — смотрю, конь стоит, а около коня человек и ружье к себе тянет. Я еще что-то спросил, а человек молчит и, видно, без ружья со мной разговаривать никак не хочет.

— В беспамятстве это.

— Я потом так и понял.

Геннадий Иванович разделся, прошел по белым половикам к столу. Достал папиросу, размял ее в крепких пальцах, закурил и закашлялся.