Тропы вечных тем: проза поэта

Но есть другая крайность: все дороги ведут к Пушкину, Пушкин — это всё, он — солнце. Это взгляд капли на море. Но на свете много морей. Нет ли в таком взгляде национальной ограниченности, неверия в приход иных мощных светил? Все поэтические пути покрыть одним именем — достойно ли это сильного народа?.. Кто знает. На память приходит один странный разговор Гёте со своим секретарём. Они разговаривали об английской литературе, о величии Шекспира и о том неблагоприятном положении, в котором оказались английские драматические писатели, пришедшие после этого великана поэзии. «Драматический талант, — говорил Гёте, — хоть сколько-нибудь значительный, не мог обойтись без того, чтобы не считаться с Шекспиром, не мог обойтись без того, чтобы не изучать его. А раз он его изучал, он должен был придти к убеждению, что Шекспир исчерпал всю человеческую природу во всех направлениях, во всех её глубинах и высотах, так что для него, последыша, собственно говоря, не остаётся уже никакого дела. И откуда мог бы он почерпнуть мужество взяться за перо, раз он сознаёт, что уже имеется в наличности такое недостижимое совершенство».

Мы имеем перед собою не только Пушкина, но и неверные представления о нём, затемняющие наш взгляд на истинное положение дел.

Пушкин создал литературный язык. Недаром он непревзойдённый стилист. Ясность и точность его слога недосягаема и пленительна. Гоголь блестяще сказал о Пушкине: «В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

Но поистине, что-то дьявольское кроется в этом сравнении, оно и хромает, как бес, ибо никакое оптическое стекло не может отразить ни звука, ни вкуса, ни запаха, ни осязания, ни, тем более, духа, — уж совсем неуловимой вещи.

Отражённый ландшафт возник не случайно. Гоголь был очень чуток на подобного рода словечки. Именно к подробному отражению ландшафта, к отражению выпуклостей того, что лежит на поверхности, к уловлению тончайших паутинок быта и свелись позднейшие стилевые открытия.

Но обратимся к пушкинскому «Пророку». Там этот ландшафт в полном объёме.

И внял я неба содроганье,И горний ангелов полёт,И гад морских подводный ход,И дольней лозы прозябанье.

Ландшафт разрезан сверху вниз и по горизонтали: «дольней лозы прозябанье». Вот какая мировая схема открылась пророку. Но правильно ли мы поняли самого пророка? Проследим, что с ним сделал серафим:

И вырвал грешный мой язык,И празднословный и лукавый,И жало мудрыя змеиВ уста замершие моиВложил десницею кровавой.

Приглядитесь: загадочный пророк. И глагол его, надо полагать, с привкусом крови. Не искуситель ли он? Тут нельзя ошибиться. Однажды это самое змеиное жало уже послужило орудием для великого соблазна. Печально это кончилось, гласит древняя легенда.

Так как же быть с пророком? И кого он соблазнил?.. А соблазнил он русскую поэзию и соблазнил именно ландшафтом. Чем иначе объяснить упорное усиление ландшафтной и бытовой предметности в ущерб глубине и духовному началу? Да вот примеры.

«Где бодрый серп гулял и падал колос, Теперь уж пусто всё — простор везде, — Лишь паутины тонкий волос Блестит на праздной борозде» (Тютчев), «В тени густой летает тяжкий жук» (Тургенев), «Савраска увяз в половине сугроба», и т. д. (Некрасов), «Трава при луне в бриллиантах, На тмине горят светляки»

(Фет), «В гостиной сидел за раскрытым столом мой отец, Нахмуривши брови, сурово хранил он молчанье», и т. д. (Полонский), «И ягоды туманно-сини На можжевельнике сухом» (Бунин), «Выходу я в путь, открытый взорам, Ветер гнёт упругие кусты, Битый камень лег по косогорам, Жёлтой глины скудные пласты» (Блок), «В прозрачном холоде заголубели долы, Отчётлив стук подкованных копыт, Трава поблекшая в расстеленные полы Сбирает медь с обветренных ракит» (Есенин).

Один Лермонтов избежал этого соблазна, может быть, потому, что почуял в пророке какой-то подвох и написал вариант пророка, которого отовсюду гонят.

«Но как же так! Это наши любимые стихи!» — воскликнет непременно читатель. И отчасти он будет прав, ведь он тоже соблазнён. На то и соблазн, чтоб пленять.