Тропы вечных тем: проза поэта

                       …взгляни:Как тянутся они друг к другу:Как ножки циркуля ониВ пределах всё того же круга.О, как следит ревниво та,Что в центре, за другой круженьем,А после, выпрямляя стан,Её встречает приближенье.Пусть мой по кругу путь далёкИ клонит долу шаг превратный,

Есть ты — опора и залог,Того, что я вернусь обратно.

Увы, только на таком «пятачке» женщина может создавать искусство.

Некоторых поэтесс хвалят за то, что они преодолели «женский» барьер и пишут широко, по-мужски. Но это заблуждение. Это значит, что женщина подражает мужчине, и ничего более. Но спорить на эту тему бесполезно, ибо спор будет не по существу, а сведётся к пустякам, скорее всего к обвинению в нарушениях приличий: пусть это, мол, так, но зачем об этом говорить во всеуслышание?

Когда был издан стенографический отчет VII Всесоюзного съезда писателей, на котором я говорил о державности поэтического мышления и в связи с этим определил Ахматову как тип поэтессы-рукодельницы, мне позвонил один модный стихотворец и полчаса (а это был телефонный монолог) метал громы и молнии: «Это безнравственно! Это всё равно, как если бы ты оскорбил мою мать!»

Безнравственно? Всё дело в том, что я нарушил «приличия». С таким же успехом он мог обвинить в безнравственности мальчика из андерсеновской сказки, увидавшего короля таким, как он есть: «А король-то голый!» Быть может, мальчик поступил неприлично (особенно со стороны тех, кто «одевал» короля): ведь все считали короля одетым. А быть может, модному стихотворцу почему-то выгодно и удобно находиться в мире фиктивных ценностей. Но я отвлёкся.

Русскому человеку иногда от скуки любопытно понаблюдать за мухой. Не за слоном — за простой мухой. Вот она бьётся о стекло, хотя рядом открыта форточка, вот садится и потирает лапками перед собой — совсем как пьяница в предвкушении выпивки; а вот вертит изящной головкой и охорашивается, грациозно перебирая лапками.

В стихах Ахматовой много рассыпано таких жестов ручками. Для них вполне достаточно малого пространства, в котором:

Только зеркало зеркалу снится,Тишина тишину сторожит.

Предмет такой поэзии предполагает зеркало, чтобы глядеться в самого себя. Но самолюбование всегда снижает высоту стиха.

О стихах молодых я ограничусь беглыми замечаниями.

Тут формулу Тютчева приложить невозможно: ни союза двух родных душ, ни их слиянья, ни поединка рокового. Вместо этого — общая «любовная» смута, неопределённость и душевная неустроенность.

Есть влюбление, которое может окончиться ничем, но зато выражено с детской непосредственностью:

Я восхищалась тем, что ты усатый,И презирала тех, кто без усов.

Это Е. Горбовская. Есть трезвый взгляд (у неё же) на вещи, например, в последнем стихотворении, которое можно сократить до двух строк:

Он говорил, что там есть речка Остынь,А я-то знаю: там изба да койка.

Но тут ожидается любовь не русская, а по Хемингуэю.

Есть отблеск идеала:

Я узнаю тебя по свету,Который от тебя исходит.

Но он затемнён тяжёлым оборотом «который» и двумя «тебя». Это у Е. Федотовой.

И. Хролова, которая многим подражает, в последнем стихотворении создаёт, типично «женское» пространство:

И сужается мир до окна,Из которого площадь видна.И тяжёлый булыжник на нейЗалит светом тяжёлых огней.

Ю. Мезенко внутренне сосредоточен:

Как смешно в нашем возрасте медлитьИ свободы себе не давать,

Беспощадною верностью метитьТо, к чему не вернуться опять.

Неточен тут эпитет «беспощадною», который входит в противоречие со «смешно» первой строки.

Ю. Кабанков пространство разлуки пишет с размахом:

От Ладоги до самой Уссури —Вдоль полотна, на каждом километре —Стоишь, ладонью заслонясь от ветра.И вьюга задувает фонари.

Вызывает сомнение третья строка: ветер — не свет, от него ладонью не заслонишься.

Вот примеры ёмких строф, к сожалению, не у всех прописанных до конца. И это всё.

1985

ПОД ЖЕНСКИМ ЗНАКОМ