Тростниковые волки

– Бывает – почти ничего, а бывает – десять-двадцать килограммов золота. Впрочем, курганы разрыли уже почти все. Чуть южнее лежит ещё один слой – греки. Это в ту сторону от нас, – я показал рукой. – Они селились по всему побережью, и, бывает, ребята раскапывают довольно приличные хабары.

– Что раскапывают?

– Хабары.

– Взятки, что ли?

– Нет, – засмеялся я, – так называют добычу на копе. Я помню, у меня в Питере с этим словом смешная была история. Они там бычки сигаретные называют «хабариками».

– Хабарики у поребриков.

– Перед парадными. Хабарики у поребриков перед парадными.

– И куда эти хабарики продают? Я имею в виду, с копа, а не от поребриков перед парадными…

– Смотря какой хабарик. В Россию в основном вывозят. Там большой рынок антики. Особо редкие штуки везут в Европу, там их можно продать дороже.

– А что ещё копают?

– Ну ещё, конечно, копают войну. Тут географических ограничений нет. Война – она кругом вокруг нас. И там, откуда мы уезжаем, и на севере, и на юге, и впереди, там, куда мы едем. Впрочем, тут есть, конечно, свои нюансы.

– И с чем они связаны?

– В первую очередь с тем, какую именно войну ты копаешь.

– И что, можно Куликовскую битву раскопать?

– Не хочется тебя расстраивать, подруга, но Куликовскую битву уже раскопали до нас. Там не только останков – даже следов уже не осталось. А вообще, реально начинать раньше, скажем, наполеоновских войн нет смысла. Слишком мало информации по движению войск, локальным схваткам, карт почти не осталось.

– А металл что, не сгнил с тех пор?

– О, поверь. Тогда оружие делали из такого металла, что нынешнее по сравнению с ним – просто мусор. Оружие Второй мировой сгнило быстрее, чем пищали Бородинского сражения.

– Серьёзно? И много тут копают, скажем, Отечественную войну восемьсот двенадцатого?

– Ну, тут её, положим, вообще не копают. Это надо на север ехать, в Беларусь, в Россию, всё интересное вдоль смоленской дороги лежит. Её не так уж много копают, но есть любители. Можно ещё на юг поехать, в Одесскую область, Румынию, Болгарию – поковыряться в русско-турецких войнах. Встречаются интересные находки. А здесь, на Украине, три главные войны – Первая мировая, она же Великая Отечественная, Гражданская и Вторая мировая, она же… тоже Великая Отечественная. У людей, которые давали войнам названия, с фантазией всегда было туго. Вот Вторую мировую в основном и копают, конечно.

– И ты её копаешь?

– Копал.

– И что ищут?

– Всё, что можно продать.

– А что можно продать?

Я посмотрел на неё:

– Зайти на «райберт» или на «аукцион» и посмотри. Оружие, боеприпасы, амуницию, деньги (хотя это редкость, конечно), документы. Иногда личные вещи солдат забирают, хотя нормальные копатели их не берут – это плохая примета. Ну и самое дорогое – награды, личные знаки и знаки отличия. Если не привередничать, то можно оптом всё толкать на слётах или через местные сайты. Но чтоб нормально на войне зарабатывать, надо искать редкие коллекционные экземпляры и продавать американцам. Эти за фашистскую атрибутику платят в среднем вдвое дороже, чем все остальные.

– И за солдатские жетоны вроде того, что ты мне показывал?

– Ну… да, и за них тоже. Хотя жетоны относительно недорогие, на них можно заработать, только если сотрудничать с фольксбундом или ещё какими-нибудь заинтересованными немцами.

– А почему ты всё время про немцев говоришь? Что, у советских солдат не было жетонов?

– Что ты, конечно, были! Такие коробочки из хрупкого дерьма, в которых лежал рулончик туалетной бумаги. На нём полагалось подробно записывать, кто ты, откуда, как звали твою собаку, с кем спал твоего деда дядя и всю историю государства Российского аж до Рюрика. От руки записывать, карандашом, своим почерком солдатским. Эти коробочки сгнивали в земле быстрее, чем успевал остыть убитый солдат. Но и те в сорок третьем году отменили.

– И что, сегодня они никому не нужны?

– Коробочки? Нет, они почти ничего не стоят. Или ты про солдат спрашиваешь?

– Похоже, незавидная у советских солдат судьба.

– Ну, я бы даже сказал, что сложно себе представить ещё какую-то группу людей в истории двадцатого века, у которых была бы такая же незавидная судьба, как у советских солдат. Они и при жизни никому не были нужны, и после смерти, в общем, не нужны никому. Есть несколько поисковых организаций, которые занимаются перезахоронением в России, у нас и в Беларуси, но опознать же невозможно почти никого. То есть как выкопал, так и закопал обратно в землю. Непонятно, зачем вообще выкапывал.

Верба замолчала, видимо, удручённая незавидной судьбой советского солдата, и стала разглядывать бесконечные поля по сторонам дороги.

В Умани мы пообедали, и вскоре после выезда из города Верба опять уснула. Она проспала постепенную смену ландшафта, уменьшение числа полей вокруг и медленное, но уверенное наступление леса. Когда она снова проснулась, лес вокруг тянулся сплошной глухой стеной – настоящий, первобытный лес, изрядно, правда, пообтрёпанный многовековым соседством с людьми. Начинало темнеть, и я включил фары.

– Где это мы? – спросила Верба.