Тростниковые волки

Правый фланг у нас прикрывал Пуля – самый лучший оружейник, какого я видел в своей жизни, а уж я их много повидал, можешь быть уверен. Самострел Пуля мог собрать из обрезка водопроводной трубы, коряги и нескольких болтиков, а уж починить мог вообще всё. В партизанах, считай, человека нужней не было.

До войны он был геологом, занимался разведкой железных месторождений. Он был из старой профессорской семьи, отца его репрессировали, мать тоже, дядю репрессировали и бабку по отцовской линии. Его самого три раза задерживали, но, поскольку занят он был важной и очень нужной тогда стране работой, каждый раз кто-то кому-то откуда-то звонил, и его отпускали.

После войны Пуля займётся разведкой нефтяных месторождений, исколесит и исходит ногами весь Советский Союз, вдоль и поперёк. Станет лауреатом нескольких Государственных премий, о нём будут писать газеты, один раз даже появится в телевизоре. В 1959-м в экспедиции на Урале он исчезнет – и остатков экспедиции так и не найдут. Следствие решит, что они сорвались в ущелье в горах. Посмертно ему присвоят звание Героя Социалистического труда и назовут его фамилией улицу в небольшом металлургическом городишке.

Впереди шли двое сапёров – Малыш и Круглый.

Малыш был самым молодым у нас в отряде. Его родителей, евреев, убили в первый месяц оккупации, а сам он спрятался и, выбравшись, пошёл к партизанам – так что боевой опыт у него был один из самых больших во всём соединении.

После войны он окончит школу, станет комсомольцем, как участник войны сумеет поступить в Киевский финансово-экономический институт, вступит в партию и двадцать лет затем будет делать партийную карьеру. В семьдесят первом станет председателем обкома и пробудет им до семьдесят шестого года. Его зарежут дома, ночью, во сне. Милиция так и не найдёт, кто это сделал.

Круглый был нашим поваром – он обладал редким талантом из нескольких картофелин, веточки мяты и патронного пороха готовить отличное блюдо, которое не стыдно было бы подать к столу и в мирное время. После меня он был самым старшим в отряде, а может, и во всём соединении. Он был родом с хутора из-под Коломии, при поляках был зажиточным крестьянином, имел большое хозяйство, семерых детей. В тридцать девятом, после прихода Красной армии, его репрессировали как кулака, а в сорок втором отправили воевать. Его штрафную роту бросили выбивать врага из какого-то подлеска, все погибли, а он расстрелял все патроны – тогда выдавали всего несколько штук, да и то было хорошо, ведь кому-то вообще не выдавали, – и спрятался. Немцы наступали, они ушли вперёд, а он окольными дорогами в конце концов дошёл до родных краёв и подался в партизаны.

После войны его опять репрессируют, посадят, он пройдёт десять лет гулаговских лагерей, но его кулинарный талант поможет ему выжить даже в самых страшных местах. В пятьдесят шестом он выйдет и снова вернётся на свой хутор, где к тому моменту уже будет колхоз. Жена и почти все дети его погибли. Он женится снова, вступит в колхоз, будет там и за агронома, и за зоотехника, заведёт четырёх детей. Умрёт Круглый аж в девяностом году в окружении большой семьи, известным и уважаемым человеком.

Лес был незнакомым. У нас была какая-то карта, да какая от них польза в такой глуши? Шли практически наобум, по наитию, осторожно пробираясь мимо редких открытых мест и продираясь сквозь заросли. Ни одной тропинки мы так и не отыскали, хотя следы присутствия немцев были повсюду. Если бы не эти следы, мы бы ушли уже давно назад. Но поскольку следов этих было много, мы были уверены, что где-то здесь, в этом лесу, немцы разбивали лагерь, а может, и укреплённые позиции где-то есть. А значит, нам нельзя было возвращаться, пока мы их не найдём.

Отыскав на карте участок леса, до которого мы ещё не дошли, мы повернули туда. По очереди перескочили через какой-то ручей, прошли вдоль неглубокого оврага, обошли небольшую прогалину. Дальше осторожно продрались сквозь заросли малины и уткнулись в орешник.

Орешник был здоровенным, вправо и влево уходил так далеко, как было видно, а вверх поднимался метров на шесть, не меньше. Кажется, я никогда и не видел таких здоровенных орехов. Тут были и старые, и молодые орехи, всё росло невероятно плотно, чтоб отыскать хоть какой-то лаз среди стволов, надо было несколько минут их рассматривать.

Мы остановились в нерешительности. Орешник можно было обойти, но к чему тогда вообще были нужны наши поиски, если мы всё равно обходили трудные места, не проверяя их? Командир оглядел нас, потом махнул рукой, показывая, что будем идти через него насквозь, и сказал «с богом».

Мы начали продираться. Хотя у всех был большой опыт незаметного передвижения по лесу, треск стоял такой, что нас, наверное, слышали за несколько километров. Мы старались держать какой-то строй, но в такой чаще это было невозможно. Прогалины между кустами ореха были метр на метр, редко больше, и мы продирались и продирались, уже практически потеряв направление, стараясь ориентироваться только друг на друга.