Троцкий

В середине года положение Советской Республики было, наверное, самое тяжелое, на грани безнадежного. Думаю, столь же смертельная опасность будет грозить стране еще один раз, когда в 1919 году Деникин подойдет к Туле. А пока – интервенция англичан, французов, американцев, японцев в Мурманске, Архангельске, Туркестане, Закавказье, Владивостоке, мятеж чехословацкого корпуса, который Антанта объявила своей ударной боевой силой… В сводках замелькали новые политические образования: комитет членов Учредительного собрания в Самаре, эсеровское правительство в Екатеринбурге, Уфимская директория, гетманство Скоропадского… Много позже Троцкий напишет об этом времени: «Многого ли в те дни не хватало для того, чтобы опрокинуть революцию? Ее территория сузилась до размеров старого московского княжества. У нее почти не было армии. Враги облегали ее со всех сторон. За Казанью наступала очередь Нижнего. Оттуда открывался почти беспрепятственный путь на Москву…»{342}

По предложению Ленина 29 июля 1918 года состоялось чрезвычайное объединенное заседание ВЦИК и Моссовета, на котором Ленин выступил с речью «О положении Советской Республики», а затем Троцкий сделал доклад «Социалистическое Отечество в опасности». Ленин впервые провозгласил: Советская Республика снова оказалась в огне войны, которую навязали внутренняя и внешняя контрреволюция. Отныне судьба страны, советской власти зависит от того, кто победит в этой войне. Поэтому слова «Все для фронта» должны стать альфой и омегой для каждого. Все понимали: страна на грани катастрофы. Если не принять экстраординарных мер, Республика падет, и контрреволюция отпразднует победу. Троцкий это понимал лучше других. Думаю, в критические месяцы 1918 года, как и на этом заседании, нарком проявил свои лучшие качества: исключительную решительность, готовность бороться до конца, уверенность в том, что не все потеряно, что революцию можно спасти. В зал, куда были приглашены не только члены ВЦИК и Моссовета, но и партийный, профсоюзный, военный актив столицы, падали слова, полные убежденности, силы и исторической правоты. Троцкий говорил суровую, даже страшную правду, одновременно подчеркивая: выход есть, положение небезнадежно, революционная энергия еще не иссякла. Но многие выводы и предложения были жесткими, даже жестокими. Главное, голос Троцкого становился металлическим, нужно вдохнуть в сознание людей уверенность в возможность победы.

«Наши красноармейские части лишены необходимой духовной и боевой спайки, так как не имеют еще боевого закала… Здесь, в этом зале, нас до двух тысяч человек, а то и свыше, и мы в своем подавляющем большинстве, если не все, стоим на одной революционной точке зрения. Мы не составляем с вами полка, но, если нас сейчас превратить в полк, вооружить и отправить на фронт, я думаю, это был бы не самый худший полк в мире. Почему? Потому ли, что мы квалифицированные солдаты? Нет, но потому, что мы объединены определенной идеей, одушевлены твердым сознанием, что на фронте, куда нас отправили, вопрос поставлен историей ребром и что тут нужно или победить или умереть»{343}

. Троцкий тут же трансформировал эту мысль в конкретное предложение: для того чтобы в каждом подразделении, части было твердое коммунистическое ядро, которое он назвал «сердцем полка и роты», нужно из Москвы, Петрограда, из других городов послать на фронт наиболее сознательных рабочих, коммунистов, агитаторов. «Петросовет, – заявил Троцкий, – уже постановил четвертую часть своего состава, т. е. около 200 членов, отправить на чехословацкий фронт в качестве агитаторов, инструкторов, организаторов, командиров, бойцов». Как и Ленин, Троцкий проницательно увидел в «дисциплине революционного сознания» спасительный шанс, возможно, последний. Последующие события подтвердили его правоту.

Голос Троцкого стал еще более жестким, когда он заговорил об участившихся фактах перехода на сторону белых военспецов, назвав при этом в качестве примера фамилии Махина, Богословского, Веселаго. Нам нужно, заявил докладчик, «фрондирующее офицерство обуздать железной уздой». Надо взять на учет все бывшее офицерство, которое не желает работать на нас, и «запрятать его в концентрационные лагеря». А если будут замечены подозрительные действия офицера, которому даны командные права, «то, разумеется, виновный – об этом нечего и толковать, тут вопрос ясен и прост – должен быть расстрелян»{344}

.

Словами Троцкого говорило якобинство русской революции. «Мы не имеем ни одного лица в высшем командовании, у которого не было бы комиссаров справа и слева, и если специалист нам не известен, как лицо, преданное советской власти, то это комиссары обязаны бодрствовать, ни на один час не спуская глаз с этого офицера. И если эти комиссары, справа и слева с револьверами в руках, – продолжал Троцкий, и его слова были словами русского Робеспьера, – увидят, что военспец шатается и изменяет, он должен быть вовремя расстрелян»{345}. Троцкий призвал крепить волю пролетариата, ибо сегодня воля – это «половина победы».