Троцкий

Описывая свои аресты и в конце концов высылку (хотя, по словам философа, он вел с коммунизмом «не политическую, а духовную борьбу»), Бердяев делает вывод: «В стихии большевистской революции и в ее созиданиях еще больше, чем в ее разрушениях, я очень скоро почувствовал опасность, которой подвергается духовная культура. Революция не щадила творцов духовной культуры, относилась подозрительно и враждебно к духовным ценностям. Любопытно, что когда нужно было зарегистрировать Всероссийский Союз писателей, то не оказалось такой отрасли труда, к которой можно было бы причислить труд писателя. Союз писателей был зарегистрирован по категории типографских рабочих… Миросозерцание, под символикой которого протекала революция, не только не признавало существование духа и духовной активности, но и рассматривало дух, как препятствие для осуществления коммунистического строя, как контрреволюцию. Русский культурный ренессанс начала XX века революция низвергла, прервала его традицию»{635}.

Бердяев вспоминал, что после условного наказания за свои идейные убеждения он был отпущен. «Лето 22-го года мы провели в Звенигородском уезде, в Барвихе, в очаровательном месте на берегу Москва-реки, около Архангельского Юсуповых, где в то время жил Троцкий… Однажды я поехал на один день в Москву. И именно в эту ночь, единственную за все лето, когда я ночевал в нашей московской квартире, явились с обыском и арестовали меня. Я опять был отвезен в тюрьму Чеки, переименованную в Гепеу. Я просидел около недели. Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из советской России за границу. С меня взяли подписку, что в случае моего появления на границе СССР, я буду расстрелян… Это была странная мера, которая потом уже не повторялась. Я был выслан из своей родины не по политическим, а по идеологическим причинам. Когда мне сказали, что меня высылают, у меня сделалась тоска. Я не хотел эмигрировать и у меня было отталкивание от эмиграции, с которой я не хотел слиться»{636}. Через несколько недель на палубе парохода, отходившего в Германию, стояли, вглядываясь в удаляющийся навсегда родной берег, Николай Бердяев, Питирим Сорокин, Федор Степун, Николай Лосский, другие деятели русской культуры и мысли. Одних высылали, другие уехали сами. Только одних известных писателей за рубежом оказалось – легион… А. Аверченко, М. Алданов, К. Бальмонт, П. Боборыкин, И. Бунин, З. Гиппиус, В. Крымов, А. Куприн, Д. Мережковский, Б. Савинков, Игорь Северянин, А. Толстой, Н. Тэффи, Д. Философов, Саша Черный, Л. Шестов и многие другие рассеялись по белу свету. Бердяев написал горькие и жестокие, как приговор, строки: «Русская революция была… концом русской интеллигенции… В русском коммунизме воля к могуществу оказалась сильнее воли к свободе»{637}

. Трагична и горька судьба революции, которая боится духовной мощи своих соотечественников…

Объясняя мотивы решения советского руководства о насильственной высылке деятелей культуры за рубеж, Л. Троцкий в своей беседе с иностранными корреспондентами убежденно говорил: «В случае новых военных осложнений… все эти непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врагов, и мы предпочли сами в спокойный период выслать их заблаговременно, и я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность»{638}.

«Гуманность» большевиков была жестокой. Но в неприятии социалистической революции большевистские лидеры увидели лишь опасность, а не пророческое предупреждение. Троцкий, как всегда, когда речь шла о главном деле его жизни, был категоричен: «Быть вне революции – значит быть в эмиграции»{639}. Весной 1918 года Горький встретился с наркомом просвещения Луначарским в присутствии ряда деятелей культуры: они попросили дать возможность им самим создавать свои союзы и общества и руководить собой «без вмешательства политики». Луначарский ответил в духе линии ЦК партии: «Мы были против политического Учредительного собрания, тем более мы против Учредительного собрания в области искусств»{640}

. Заявление красноречивое. Как мы знаем, никаких «учредительных собраний» в области культуры не будет, за исключением санкционированных милостиво свыше и находящихся под недремлющим оком Агитпропа ЦК.

Выброшенные за околицу отечества деятели культуры страшно страдали физически и морально. Немало погибло. Лишь некоторые смогли уберечь и развить свой талант. Многие протестовали, ставя свои подписи под различными манифестами и заявлениями, осуждающими большевизм. Так, 25 марта 1925 года на Монмартре в Париже было создано Бюро временного русского комитета национального объединения. В первом воззвании к россиянам, оказавшимся за рубежом, в частности, говорилось: «…задачами объединения поставлены: продолжение борьбы с большевиками всеми способами, считая в том числе и вооруженную борьбу…» Среди подписей под воззванием имена И. А. Бунина, А. И. Куприна, В. Л. Бурцева, П. Б. Струве, других деятелей культуры{641}.