Троцкий

Находясь под перекрестным допросом, Троцкий отверг абсолютно все обвинения политического, уголовного, идеологического характера, предъявив присутствующим документальные, фактические доказательства своей невиновности. Например, он решительно опроверг показания Гольцмана, что тот якобы посетил его в Копенгагене в ноябре 1932 года; показал лживость утверждений о его свидании с Владимиром Роммом в Булонском лесу в конце июля 1933 года; доказал, что Пятаков не мог летать в Норвегию в декабре 1935 года и т. д. Предоставленные Троцким документальные данные о том, что он проживал в это время в другом месте, а также квитанции, поездные билеты, нотариально заверенные свидетельства начисто отвергли все лжедоказательства московских процессов. Как докладывал «Мак» в Москву, со слов Седова, тот «встретил Пятакова в Берлине 1 мая 1931 года на Унтер-ден-Линден. Пятаков его узнал, но отвернулся в сторону, не желая говорить с ним. Пятаков тогда шел с каким-то человеком, кажется Шестовым»{1008}.

Особое впечатление на всех произвело заявление Троцкого следующего содержания: «Если Комиссия решит, что я хоть в малейшей степени виновен в преступлениях, которые Сталин приписывает мне, я заранее обязуюсь добровольно сдаться в руки палачей ГПУ…» Троцкий просил опубликовать сказанное им во всех газетах. Это было мужественное заявление, ибо в состав комиссии входили не только его стопроцентные сторонники. Но все же сомнений в том, какое решение примет комиссия, у Троцкого не было. Он заявил, что если обвинения Сталина не подтвердятся, то это «будет вечным проклятием в адрес кремлевских руководителей».

Многочасовая речь Троцкого на заключительном заседании была страстной. Он отверг все обвинения в свой адрес и закончил выступление словами, преисполненными веры в конечное торжество идеалов Октябрьской революции и, естественно, «мирового коммунизма».

Все были потрясены красноречием Троцкого и тщательностью аргументации против шитых белыми нитками «доказательств» Вышинского. 12 декабря 1937 года на митинге в Нью-Йорке Джон Дьюи огласил вердикт комиссии, гласивший, что московские процессы являются подлогами, а Троцкий и Седов невиновны{1009}

. Полный текст заключения комиссии содержал 617 страниц. Троцкий очень надеялся, что издательства заинтересуются таким богатым материалом, разоблачающим Сталина и сталинизм. Он почти был уверен, что контрпроцесс и его речь – готовая книга… Увы, этого не случилось. Многие крупнейшие газеты Европы и Америки ни словом не обмолвились о контрпроцессе, не считая нужным ухудшать из-за Троцкого отношения Запада со Сталиным.

Изгнанник рассчитывал, что эхо контрпроцесса будет услышано во всем мире, однако для того времени значение его оказалось локальным. Даже такой выдающийся деятель мировой культуры, как Бернард Шоу, отнесся к контрпроцессу с большой долей скептицизма. Почти 300 дней работы комиссии дали Троцкому лишь основание для успокоения своей возмущенной совести. Повлиять на Москву, на остальной мир контрпроцесс был не в состоянии.

После этой многомесячной оправдательно-разоблачительной эпопеи Троцкий почувствовал не только опустошенность, но и глубокое одиночество. Кроме небольшой группы его сторонников, отдельных деятелей культуры и интеллектуалов, мир проявил равнодушие, более того – безразличие к судьбе изгнанника. Не Сталин, а это безразличие надломило Троцкого. Так много сил было отдано утверждению правды, но она пока что ни на дюйм не потеснила зло. И хотя Троцкий, написав свой комментарий к вердикту Комиссии, привел слова Эмиля Золя: «Правда шествует, ничто ее не остановит», он понял, что даже самые великие истины, несмотря на их бесспорность, часто занимают свое место в нашем сознании лишь в конечном счете

. Для постижения многих истин нужно время. Тем более что весь мир давно начал понемногу понимать, возможно, даже раньше Троцкого, что ничего хорошего от новой революции не дождешься.

В своих «Размышлениях о русской революции» Николай Бердяев писал, что «русская революция есть великое несчастье. Всякая революция – несчастье. Счастливых революций никогда не бывало… Всякая революция бывает неудачной». Бердяев вспоминает Достоевского, понимавшего, что «русская революционная интеллигенция… не политикой занята, а спасением человечества без Бога»{1010}

. Троцкий тоже хотел «спасать человечество без Бога», но люди планеты не приняли такого намерения. «В большевиках есть что-то запредельное, потустороннее, – продолжал русский мыслитель. – …За каждым большевиком стоит коллективная намагниченная среда и она повергает русский народ в магнетический сон, заключает русский народ в магический круг. Нужно расколдовать Россию. Вот главная задача»{1011}.

Троцкий навсегда остался в «магическом круге» революции. Вот почему мир оказался равнодушным к контрпроцессу. Человечество проявляло и проявляет неослабевающий интерес к трагической личности революционера, а не к его революционным химерам, ради которых он был готов перевернуть всю планету.