Троцкий

Понятно: черносотенцам, октябристам, кадетам, другим буржуазным партиям и группам советская власть едва ли дала бы место в парламенте. Не для этого власть завоевывалась, чтобы делить ее с побежденными. Ну а левые эсеры, меньшевики-интернационалисты, другие организации, находящиеся в едином революционном потоке, но предпочитающие иные методы решения социальных, экономических и государственных проблем? Оказалось, что им тоже нет места в высших эшелонах власти революционной России. Одномерность мышления, монополия на революционную истину, убежденность только в своей правоте изначально обедняли радикалов-большевиков, в том числе и Троцкого. Еще в апреле 1918 года он сформулировал тезис, до боли похожий на зловещую формулу, которую выдвинет Сталин в начале 30-х годов. А тогда наркомвоен говорил: «Чем дальше и больше будет развиваться революционное движение и у нас, и за рубежом, тем теснее будет сплачиваться буржуазия всех стран»{302}

. Сталин сведет эту формулу к обострению классовой борьбы, но в «отдельно взятой стране».

В своих программных речах весной 1917 года Троцкий заявит: «Да, мы слабы, и это есть наше главное историческое преступление, потому что в истории нельзя быть слабым. Кто слаб, тот становится добычей сильного»{303}

. Однако сила не является сама по себе благом, если она не опирается на гуманистические принципы и союз с моралью.

Готовя в 1918 году свою брошюру «Октябрьская революция», Троцкий подчеркнул в предисловии: «Уже один фактический рассказ о том, как произошла Октябрьская революция, представляет собой беспощадное ниспровержение семинарской метафизики. Можно сколько угодно рассуждать о том, что для рабочего класса предпочтительнее добиться господства через посредство всеобщего избирательного права… но история вовсе не делается по поваренной книге, хотя бы эта книга и была написана на языке кухонной латыни… Пролетариат овладевает властью по праву революционной силы. И если у него в ногах начинает путаться растерянный теоретик марксизма, то рабочий класс перешагнет через этого теоретика, как и через многое другое…»{304}

. К сожалению, способность и готовность перешагивать «через многое другое» в недалеком будущем станет методом и стилем многих руководителей-большевиков.

Важное место в весенних (1918 г.) выступлениях Троцкого занимали вопросы трудовой организации общества, утверждения в нем революционного порядка и дисциплины. Свой доклад на партийной конференции Московской городской организации Троцкий издал отдельной брошюрой под характерным названием «Труд, дисциплина, порядок спасут Советскую республику».

«Разболтанность» общества во время революции автор объясняет пробуждением свободы в забитой личности, которая – здесь Троцкий сослался на любимого им Глеба Успенского – была «воблой», что «жила и гибла, как живет и гибнет сплошная масса саранчи». Вчера это был «человек массы, он был ничем, рабом царя, дворянства, бюрократии, придаток машины фабрикантов», – и вдруг он почувствовал себя личностью. «Отсюда, – считает Троцкий, – разлив дезорганизаторских настроений, индивидуалистических, анархических, хищнических тенденций, которые мы наблюдаем особенно в широких кругах деклассированных элементов страны, в среде прежней армии, а затем в известных элементах рабочего класса»{305}.