Троцкий. «Демон революции»

Месяц назад ГПУ запретило охоту. Две недели назад сообщили о разрешении. Теперь ограничили 25 верстами, где охоты нет. Полагаю, что здесь недоразумение, сообщаю, что собираюсь на охоту в Илийск, за 70 верст. Прошу указаний во избежание ненужных столкновений.

Троцкий

»{151}.

Однако высокий чин не удостоил его ответом, и Троцкий проигнорировал запреты.

Оставаясь в течение нескольких дней один на один с Великой Природой, Троцкий временами осознавал всю незначительность и суетность партийных, фракционных и оппозиционных забот. Сразу становились ничтожно малыми Сталин и его камарилья, казались опереточными словесные дуэли вчерашних соратников, куда-то в пустоту проваливались «платформы» и «программы».

Сидя вечером у костра и глядя в бездонное весеннее небо, Троцкий чувствовал себя маленькой щепкой, занесенной волнами бесконечного бытия на самый край великого океана. Где-то далеко в прошлом оставались митинги в «Модерне», бомбардировка Казани, его речи на съездах и пленумах в присутствии Ленина… Глядя в глаза вечности, человек, способный хоть на минуту вырваться из пут повседневности, мучительно остро осознает, не может не осознавать, эфемерность собственного существования…

Возвращаясь с охоты, Троцкий продолжал готовить несколько книг. Он неоднократно брался за начатый труд о Ленине, писал большую статью «Перманентная революция и линия Ленина», в которой запоздало пытался переосмыслить написанное вождем русской революции. Но было уже поздно: «право» на него монополизировал Сталин. Осуществить задуманное становилось все труднее: никакой информации из столицы не поступало.

Почтовая блокада ужесточилась, и вот почему. Чувствуя железную хватку Сталина, Бухарин пришел к выводу о возможности союза с Каменевым, Зиновьевым и, может быть, с Троцким. Забыв об осторожности, вечером 11 июля 1928 года Бухарин пришел на квартиру к Каменеву с намерением установить нелегальные отношения с полуразгромленной оппозицией. Он с горечью говорил Каменеву, что теперь сожалеет о том, что помогал Сталину в ее разгроме. Как сообщали троцкисты в нелегальной листовке, датированной уже февралем 1929 года, Бухарин был подавлен, без конца повторял, что «Сталин – это Чингисхан, интриган самого худшего пошиба», что «революция погублена». Но у Бухарина не было ясного плана борьбы со сталинским курсом и узурпаторством генсека.

Бухарин еще несколько раз приходил на квартиру к Каменеву, но практических шагов выработано не было. Однако агенты ОГПУ быстро «засекли» эти контакты и доложили о них Сталину. В то же время Менжинский сообщал, что «бухаринцы» установили связь с Троцким. Это ускорило принятие давно зревшего у генсека решения. В середине января 1929 года на Политбюро Сталин впервые неожиданно заговорил о необходимости изоляции Троцкого. Бухарин запротестовал, Рыков и Томский выразили сомнение в целесообразности такого шага. Другие поддержали Сталина, но с оговорками. В общем, единства не было. Тогда Сталин вытащил из стола справку Менжинского о количестве оппозиционной корреспонденции, поступающей в Алма-Ату, связниках, ежемесячно приезжающих к Троцкому, зачитал выдержки из некоторых писем ссыльного, завершив все это своей обычной тирадой: «Из ЦК и партии вышибли, но уроков перерожденец не извлек. Что же, будем ждать, когда Троцкий организует террор или мятеж?» Все сразу замолчали. Тогда Сталин огласил решение: «Предлагаю выслать за границу». Помолчав, подпустил туману: «Одумается – путь обратно не будет закрыт».

В этот момент все думали не столько о Троцком, сколько о себе. Каждый почувствовал пальцы Сталина у своего горла; ему перечили теперь все реже и реже. У генсека на все случаи были железные аргументы: «А Ленин стал бы миндальничать?», «Разве не партия руководит диктатурой пролетариата?», «Что значат личные отношения по сравнению с интересами революции?». Бухарин уже не возражал. Совсем скоро, в апреле 1929 года, услышит он в свой адрес из речи Сталина на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК: этот «теоретик-схоластик» состоял в учениках у Троцкого… вчера еще искал блока с троцкистами против ленинцев и бегал к ним с заднего крыльца!»{152}

Сталин приобрел большую власть, но еще не был диктатором. Он стоял на пороге самой страшной «революции», которая придет сверху. Под видом социалистического переустройства села он вернет крепостное, точнее, введет сталинское право, которое превратит десятки миллионов крестьян в подневольных людей. Он не хотел, чтобы во время этой грандиозной по масштабам и зловещей по последствиям «революции» кто-то «путался у него под ногами». Физически уничтожить или бросить в тюрьму Троцкого, как, например, его «курьера», Сталин пока еще не решался. Отступник должен быть изгнан. По приказу Сталина «проработали» адрес депортации. Никто не хотел принимать легендарного революционера-бунтаря. Наконец удалось уговорить турецкое правительство.