Труп из Первой столицы

Но тут зачем-то в разговор вмешался Морской со своей чертовой дипломатией:

— Прежде чем мы назовем имя и, возможно, очерним безвинного человека, хотелось бы уточнить еще пару моментов. Скажите, Эльза Юрьевна, храпит ли Гавриловский?

— Ай, бравушки! — расхохоталась вдруг мадам-поэтка. — Как не ответь, будешь скомпрометирована. Вопрос-ловушка, надо полагать. Такая тонкая красивая издевка.

— Ни в коем случае! — Морской аж покраснел. — Нам важно это знать для следствия.

— Так, — Эльза Юрьевна (вот что значит настоящий человек и коммунистка!) решила не обращать внимания на гнусные намеки. — Насколько я могу судить по жалобам Поля…

— Нет-нет, — перебил Морской. — Слова Поля мы как раз и проверяем. Кто-то еще может подтвердить, что жить с Гавриловским в одном пространстве невозможно, поэтому оправдано бегство в гостиную? И вот еще один вопрос: во сколько лично вы и другие обитатели квартиры обычно идете спать?

— Начну с конца. Ответить очень просто, потому что мы с мадам Бувье большие поклонницы здорового сна и следим за этим аспектом. Хоть в чем-то мы с вами солидарны, да? — Эльза Юрьевна подмигнула мадам-поэтке и продолжила: — Мадам ложится в десять, приняв снотворное. Я же иду в постель в одиннадцать. Что до остальных… Луи, понятно, делает, как я. Про Гавриловского я ничего не знаю…

— То есть, если бы Поль придумал храп Гавриловского как оправдание своего переезда в гостиную и, скажем, после 23–00 привел бы девушку, никто бы не заметил? — не отставал Морской.

— Не может быть! — воскликнула мадам Бувье, начиная понимать, чтó стоит за расспросами Морского.

— Вот мы и проверяем, может или нет. А вы мешаете, — твердо проговорил Коля.

— Это очень странное предположение, — осторожно сказала мадам Триоле. — Думаю, нужно спросить у Луи. Во-первых, он как раз перед этой поездкой ездил с Гавриловским по делам в одном купе и может знать про храп. Во-вторых, он мог решить покурить среди ночи, а курим мы, как вы знаете, только в его кабинете, поэтому он мог бы видеть гостью, выходя из спальни…

— Да, а второй вопрос как раз про курение. В кабинете вашего мужа на столе лежит коробка с советскими леденцами, которые обычно используют как табакозаменитель. Кому она принадлежит? Кто из курящих среди вас решил недавно бросить эту вредную привычку?

Тут Коля понял, к чему клонит Морской, и не удержался от комментария:

— Вы думаете, он, осознав, что дал нам в качестве улики окурок, решил заделаться некурящим? Умно! Что ж, Эльза Юрьевна, прошу вас, отвечайте!

— Я не слежу, кто курит, а кто нет, и кто что ест и кто с кем ходит на свидания, — немного нервно сообщила мадам Триоле. — Знаете, все это я вам рекомендую узнать у Луи. Он может знать, чьи леденцы. В конце концов они ведь лежат в его кабинете. Пойдите и спросите. Без меня. Мне нужно кое-что еще тут доработать.

— Я все переведу! — подключилась мадам Бувье и, постучав в дверь кабинета, ринулась вперед, едва услышала французское «Войдите!»

* * *

— Вы думаете, я что-то скрываю? — обратилась Эльза Юрьевна к Свете, поняв, что они остались наедине. — Я и сама не знаю, если честно.

Света очень удивилась такому заявлению.

— Меня пугает степень ответственности при таких ответах. С одной стороны, вроде я не помню никаких разговоров о храпе Гавриловского до этой поездки. С другой — раз я не помню, это же не значит, что их не было. Тем паче, если речь про леденцы. Могу сказать с уверенностью только, что покупала их не я. Но кто и для чего? И на кого ведь не подумаешь, рискуешь своими мыслями его нечаянно подвести под подозрение. Или же, наоборот, не рассказав какой-то эпизод, становишься виновна перед памятью Милены. И это так смущает, что воображение сразу подсовывает разные варианты развития событий, и мне уже не отличить, где правда, а где выдумка… Луи, скорее, точно все ответит. Он в творчестве абстракционист, а в жизни — реалист. По крайней мере, больше, чем я…

Светлана с умным видом закивала. Она действительно прекрасно понимала, что значит путать все, едва поняв, что от твоих слов многое зависит.

— Ну что же это я все о себе, да о себе, — Эльза Юрьевна подлила Свете чай и посмотрела своим теплым светящимся взглядом. — Как продвигаются ваши хлопоты про украинскую библиотеку? Я много думала про это ваше дело и поняла, что совершенно забыла сказать, насколько ваш поступок благороден…

— Никак не продвигаются, — ответила Света, немного смутившись. Она была ужасно польщена, что Эльза Юрьевна помнит про ее дела, потому врать было совершенно невозможно. Напротив, хотелось выложить мадам Триоле всю правду. Причем, с весьма корыстным интересом: она наверняка придумает какое-то оправдание Светиному решению пойти на попятную, и тогда можно будет его не стыдиться. В двух словах Света рассказала про встречу с Миколой Кулишом и про то, что товарищ Быковец сам отказался от своей библиотеки, признал ошибки и теперь, выходило, нельзя поднимать шум вокруг этого дела, чтобы не привлечь излишнего внимания и не испортить вроде бы как наладившуюся работу товарища Быковца.