Трусаки и субботники (сборник)

Продолжать разговор с Чашкиным я посчитал делом вредным. Напомнил лишь, что и ему следует ехать в пионерский лагерь к дочкам и жене (Галина устроилась на вторую смену медсестрой). Чашкин советовал и мне для бодростей и оптимизма опохмелиться, но моя натура к опохмельям не была приучена, противилась им, и я, чтобы не сердить Чашкина, ради приличия посидел с ним полчаса, а выпил лишь пива. Остатки коньяка и водки я передал в пользование Чашкину, и он, умиротворенный, заверил меня в том, что из вчерашнего ничего интересного или странного он уже не помнит.

В магазинах я заполнил сумки и дубненской электричкой прибыл в летнее расположение моих стариков. Выходной день прошел в трудах в саду-огороде. Плавал в канале, отоспался и совершенно истребил в себе последствия субботнего застолья. К своим, субботним же, скоморошествам и пьяным речам Ахметьева я относился уже легко, чуть ли не беззаботно, хотя и не исключал возможности неприятностей. Случай же с будильником я трактовал несомненной шуткой Ахметьева, которая в понедельник получит разъяснение.

В понедельник я возвращался в редакцию, не заехав домой, прогулочным шагом (время было) брел от Савеловского Нижней Масловкой, и тут меня взяли под белы руки.

Сначала я увидел метрах в трех впереди себя человека со спортивной или военной выправкой, он шел именно моим направлением и именно моей скоростью, не резвее и не тише. Не успел я выстроить какие-либо соображения по поводу удивившего меня пешехода, как по бокам моим возникли два мужика, резкими, но незаметными прохожей публике движениями они дернули мои руки вниз, прижали их к бедрам, и мы пошагали вперед тремя приятелями не разлей вода. «Спокойно! Без лишних жестов и звуков!» – услышал я шепот, для меня – прогремевший. Я онемел.

Мужики вели (прогуливали!) меня молодые, пониже меня, но крепкие. Если бы они хоть что-то объяснили мне или даже произнесли бы: «Вы арестованы!», я, наверное, мирно бы подчинился им. Но их силовая наглость вызвала мое раздражение, и я, нарушив правила своей натуры, рассвирепел. Выдернув руки из их клешней, сам захватил их запястья, стиснул их с такой яростью, что чуть не захрустели кости моих конвоиров. Один из них застонал. Тогда передний пешеход обернулся.

– Куда их вести? – спросил я обернувшегося.

– Не шутите с нами, Куделин, – сказал тот, явно старший среди троих. – Сейчас вы сядете в машину. И у нас с вами состоится разговор.

Меня подвели к бежевой «Волге», пригласили на заднее сиденье. Застонавший конвоир (его назвали Колей) оказался и водителем. Старший уселся рядом с ним. Меня же опекать доверили третьему – мужику с мрачной бандитской физиономией. Так и остались они для меня – Старший, высокий, худой, лет сорока, Коля и Мрачный (этот выглядел повзрослее Коли и меня).

Сразу стало ясно, что разговор состоится вовсе не в машине. Уже через минуты я пожалел о своем «освобождении» и шуточке «Куда их вести?». Кураж мой прошел, а явились страх и ожидание плохого. Понятно было, что шуточку и хрустение костей мне не простят и уж Мрачный и сколько там еще Мрачных со мной поговорят… Меня подмывало узнать, арестован ли я, и если да, то за что, но я не стал спрашивать об этом, мне объяснят своевременно, а молчание в машине словно бы продлевало мое пребывание в мире свободной личностью.

К моему удивлению, «Волга» ехала не в сторону центра, к монументу человеку в распахнутой шинели, чего я ожидал, а свернула на Башиловку и потом в какие-то переулки, в незнакомом же мне переулке остановилась. Молча мы вышли из машины возле пятиэтажного дома из силикатного кирпича, и движением руки Старший сухо и негромко сказал:

– И здесь, Куделин, не вздумайте шутить. Это не в ваших интересах.

На третьем этаже меня ввели в квартиру, по всей вероятности – двухкомнатную и наверняка со всеми удобствами. Во время разговора я находился, по боксерскому выражению, в состоянии грогги и уж точно – в состоянии ошеломления (иные вопросы и обмены мнениями доходили до меня смутно) и, конечно, не был способен внимательно изучить особенности внешностей и натур своих собеседников и подробности обстановки квартиры. Замечу только, что поначалу она показалась мне холостяцкой. Потом она напомнила мне о казенности гостиничных номеров. Потом же мне пришла в голову мысль о сценической выгородке «квартиры» с бутафорией и реквизитом. Запомнились мне какие-то пейзажи на стенах, репродукции и эстампы. А вот цвета и тем более рисунка обоев я не помню.

– Садитесь, Куделин, – предложил мне Старший.

Это произошло в комнате с письменным и обеденным столами, с книжным шкафом и пятнистым ковриком на стене.

– Коля, – обратился к водителю Старший, – а ты сочинил бы нам чаю. Для беседы…

И Коля отправился на кухню.

– Ну что ж, Куделин, – сказал Старший, – а теперь порадуйте нас. Покажите, какой вы актер. Изобразите нам уважаемого Михаила Андреевича.

– Вы от Сергея Александровича? – спросил я.

– От кого? – вроде бы удивился Старший.

– От Сергея Александровича… – повторил я.

Старший взглянул на Мрачного. В глазах его был вопрос.