Труженики моря

В те же старые времена контрабанда была очень деятельна на Ламанше. Особенно много контрабандистов было на западном берегу Гернсея. Люди всеведущие и знающие теперь до малейших подробностей все, что происходило за полвека, приводят даже имена некоторых из этих судов, почти все астурийских и гипоскоанских. Несомненно то, что не проходило недели без того, чтобы не пришло их два или три, или в бухту Святых, или в Пленмонт. Это было почти похоже на правильные рейсы. Одна пещера в Серке называлась и до сих пор называется Лавочкой, потому что в ней скупали контрабанду. Промышлявшие этой торговлей в Ламанше говорили на особом языке, теперь позабытом.

Контрабандист знал многое, о чем ему приходилось молчать; непоколебимая верность была для него законом. Главным достоинством контрабандиста была скромность и уменье хоронить концы в воду. Иначе контрабанда немыслима.

Контрабандист давал слово молчать обо всем и держал слово твердо. На него можно было положиться смело. Судья-алькальд Ойарзуна поймал однажды контрабандиста и подверг его пытке, чтобы заставить его выдать сообщников. Контрабандист никого не выдал. А главным сообщником был сам судья-алькальд. Судья, чтобы соблюсти закон, подверг товарища пытке, а тот вынес мужественно пытку, чтобы не нарушить клятвы.

В то время самыми знаменитыми контрабандистами в Пленмонте были Бласко и Бласкито. Они были токайосы, то есть тезки, а для католика-испанца иметь одного патрона в раю то же, что быть детьми одного отца на земле.

Зная хорошо все ходы и лазейки контрабанды, ничего нет легче и вместе с тем труднее вести разговор с этим людом. Достаточно не бояться ночи, пойти в Пленмонт и стать лицом к лицу с этим таинственным вопросительным знаком.

XXXV

Пленмонт близ Тортеваля — один из трех углов Гернсея. На самом краю мыса высится над морем холм, обросший травой.

Холм этот совершенная пустыня.

Он кажется еще тем более пустынным, что на нем виднеется одинокий дом.

Дом этот прибавляет ужас к пустоте и к уединению.

В нем, говорят, ходят привидения.

Во всяком случае, вид у него престранный.

Он одноэтажный, построен из гранита и стоит посреди травы. Он вовсе не похож на развалину. Стены толсты, крыша крепкая. Из крыши торчит кирпичная труба. Фасад со стороны океана образует одну сплошную стену. При ближайшем рассмотрении этого фасада в нем оказывается окно, только замурованное. Слуховые окна, выходящие одно на восток, другое на запад, тоже замурованы. Только в стороне, выходящей на сушу, есть дверь и окна. Но дверь замурована. Оба окна нижнего этажа тоже замурованы. В первом этаже есть два окна открытых, и это сразу бросается в глаза; но и замурованные окна не так грозны и страшны, как эти открытые окна. Они кажутся какими-то черными призраками посреди белого дня. В них нет ни стекол, ни даже рам. Точно отверстия двух вырванных глаз. Дом кажется совершенно пустым. Сквозь зияющие рамы виднеется полное запустение. Ни обоев, ни карнизов, ни штукатурки, — голый камень. Точно гробница с окошками, чтобы можно было привидениям выглядывать иногда. Дожди размывают фундамент со стороны моря. Несколько кустов терновника лепятся по низам стен. На горизонте никакого человеческого жилья. Это пустыня — царство мрака и безмолвия. Если, однако, вы останетесь и приложите ухо, вы услышите как будто смутное, глухое биение испуганных крыльев. Над замуравленной дверью, на камне, образующем перекладину, выгравированы буквы: Elm-Pbilg и год: 1780.

Ночью все это озаряется мрачным лунным светом.