Читаем Труженики моря полностью

Он сделал клейстер из ржаной муки, а из остатка белого, несмоленого троса понаделал пакли. И этой паклей с клейстером и несколькими деревянными клиньями он позаткнул все щели скалы, оставив только узенький проход для воздуха, направив устье этого прохода горизонтально на широкую плиту, где он устроил топку кузницы. В случае надобности отверстие можно было закрыть пробкой.

Затем он положил на плиту угля и досок, выбил о скалу искру на пучок пакли и зажженной паклей зажег дрова и уголья: поддувало действовало отлично.

Жилльят почувствовал гордость циклопа, властелина воздуха, воды и огня.

Затем он взял для наковальни большой кругловатый и очень плотный камень. Но такие наковальни опасны: того и гляди, что она расколется под сильным ударом.

Жилльят жалел, что не взял с собой своей наковальни. Так как он не знал, что «Дюранду» разорвало бурей пополам, он рассчитывал найти в передке киля все инструменты, необходимые для починки. А передка-то именно и не было.

Вечером, покончив работу, Жилльят ужинал сухарем, размоченным в воде, или морским ежом, или несколькими морскими каштанами, единственной пищей, возможной в этих скалах, и, дрожа не меньше узловатой веревки, поднимался в свою берлогу на Большом Дувре.

XIX

На прибрежные скалы заглядывают иногда люди; на скалы же в открытом море — никогда. Зачем им туда? Ведь скала не остров. Там нет ни фруктовых деревьев, ни пастбищ, ни скота, ни источников с пресной водой. Нагота в пустыне и больше ничего. Скала с утесами вне воды и с рифами под водой. Ничего она не может дать, кроме погибели.

Скалы, называемые Особняками на старинном морском наречии, странные местности. Море там — полный хозяин и делает что хочет. Ничто житейское, земное не тревожит его. Человек пугает море; оно боится его; прячется от него. Между рифами, на порогах, ему спокойно. Человек туда не заглянет и не прервет говора его волн. Море трудится над утесами, чинит их, точит их, взъерошивает, поддерживает. Оно прорывает твердые камни, пронизывает мягкие и нежные, снимает кожу, оставляет кости, разлагает; роет, буравит, проводит каналы, соединяет их, наполняет утесы кельями, выдалбливает внутри, украшает резьбой снаружи. Оно делает себе в этих неизведанных горах пещеры, святилища, дворцы, переполненные какой-то отвратительной и роскошной растительностью, состоящей из плавающих и кусающих трав и из чудовищ, пускающих корни. Вся эта отвратительная роскошь прячется под сенью воды. Никто его не тревожит, никто ему не мешает посреди уединенных утесов; оно раскидывает себе на просторе все свои тайны, недоступные человеку; выкладывает там свои живые, отвратительные извержения. Там вся темная, неизведанная сторона моря.

Мысы, носы, утесы, рифы — все это настоящие здания.

В этой архитектуре встречаются и художественные произведения, как, например, утес Дувр.

Море строило и изукрашало его с громадной, ужасающей нежностью. Сварливая вода облизывала его. Он был отвратителен, коварен, мрачен; изрыт погребами.

В его неизведанных глубинах разветвляется целая венозная система подводных отверстий и протоков. Многие из отверстий выставлялись наружу во время отливов. В них тогда можно было войти.

Жилльят исходил все гроты для успеха своего дела. Все они оказались одинаково страшными.

Все они были мрачны и коварны; беда запоздать в них. Прилив наполнял их до потолка.

Кроме того, они изобиловали морскими вшами.

В глубине их виднелись груды круглых голышей.

Многие из этих погребов заканчивались неожиданно глухой стеной.

Однажды Жилльят забрел в один из таких проходов. День был тихий и солнечный. Море не угрожало никакой неожиданностью.

Две необходимости побуждали Жилльята сюда забрести: искание полезных обломков для спасения «Дюранды» и искание морских раков и ежей для пищи. Раковины заметно поубавились в Дуврах.

Проход был узенький, почти невозможный. Жилльят увидел свет вдали. Он сделал усилие, съежился и пролез как можно дальше.

Он, сам того не подозревая, очутился внутри той скалы, на которую Клубен направил «Дюранду». Скала, снаружи крутая и неприступная, внутри была пуста. В ней были галереи, колодцы и комнаты, как в могилах египетских королей. Разветвления этого подземелья под водою, вероятно, соединялись с океаном. Неподалеку оттуда Клубен бросился в море, но Жилльят не знал этого.

Жилльят в этом змеином ущелье ползал, изгибался, ушибался, терял почву, снова неожиданно находил ее и подвигался вперед с большим трудом. Мало-помалу отверстие расширилось, проглянул бледный свет, и он неожиданно вошел в удивительную пещеру.

XX

Полусвет был очень кстати.

Еще шаг — и Жилльят очутился бы в бездонной яме. Вода в этих погребах так холодна и так быстро парализует, что часто самые лучшие пловцы погибают <в ней,> коченея от стужи.

Никакой возможности подняться или уцепиться за выдающиеся части утеса.

Жилльят остановился. Трещина, из которой он выходил, заканчивалась узенькой скользкой выпуклостью в совершенно крутой стене. Жилльят прислонился к стене и посмотрел.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза